Полный газ

– В детстве у меня была Болтунья-Табита, – рассказывает Айрис. – Я говорила с ней весь день – с того часа, как приходила домой, и до того, как ложилась в постель. Обычно папа заглядывал ко мне около десяти и грозился, что отнимет ее и спрячет в шкаф, если я не засну. И ничто не могло заставить меня замолчать быстрее. Я и думать не могла, как она там одна, в шкафу! А потом Табита вдруг обновилась и стала говорить только о том, как нам будет весело, если я куплю еще и Болтуна-Терьера или Очки-Умнички. Выдавала рекламу вместо бесед. Я страшно разозлилась и начала над ней издеваться. Топтала ногами, а однажды долбанула об стенку, а папа увидел. Забрал и продал на аукционе, чтобы меня проучить, несмотря на все мои слезы. Наказал первый и последний раз в жизни.

Тон и выражение лица Айрис выдают досаду, силу которой робот не может просчитать. Недостаток родительской строгости должен скорее радовать, чем раздражать. Он запоминает этот момент, чтобы оценить его позже, когда он выяснит, нет ли у нее других сбоев развития. Не то чтобы после этого робот будет менее предан Айрис. Он получил сотни жетонов от шизофреника по имени Дин, который считал, что за ним гоняется банда балерин, мечтающих похитить его, чтобы кастрировать. Чип самоотверженно высматривал девиц в пачках и клялся, что защитит гениталии Дина. Это было много лет назад.

– И последний вопрос? – интересуется Айрис. – Только никаких спецпредложений! Маркетинг убивает даже намек на человечность.

Чип фиксирует ее презрение к рекламе. Ничего не поделаешь, свои услуги ему все равно придется продвигать – чуть позже, – однако не отметить ее настрой он не может.

– Как ты будешь справлять день рождения? Не считая часа, проведенного со мной, что вряд ли можно считать праздником.

Айрис тормозит.

– Как ты узнал про день рождения?

– Сама сказала.

– Когда это?

– Когда ловила свою ускакавшую рыбу.

– Это было до того, как я бросила в тебя жетоны!

– Да. Но я слежу за окружающим, даже когда счетчик не включен. Итак – день рождения?

Айрис хмурится, размышляя. Они подошли к развилке в разговоре. По наблюдениям Чипа, девочка находится в состоянии сильного эмоционального стресса. Он приготовил несколько подбадривающих фраз и целых три стратегии, чтобы справиться с ее несчастьем. Люди часто страдают. Для Чипа поднять ей настроение – то же самое, что поднять моноколесо, повод для действия, для бытия.

– Да уже, считай, отпраздновала, – бурчит Айрис, возобновляя шаг. – Папа подарил мне пиявку с человеческим лицом и отрубился, храпя в кислородную подушку. А я иду домой, к маме, чтобы весь вечер выдумывать подходящее вранье, почему я не пошла никуда с друзьями.

– Жаль, что твой папа в таком состоянии.

– Нет, тебе не жаль, – резко отвечает Айрис. – Механизмы не чувствуют жалости. Они подчиняются программе. В них сочувствия не больше, чем в фене.

Чип не обижается, потому что не может обижаться. Вместо этого он спрашивает:

– А все-таки что случилось?

На самом деле он многое узнал из статьи, как только Айрис представилась, но его притворство может развязать ей язык, а выговорившись, она почувствует скорое облегчение.

– Отец работал в «Смертельной игре». Профессиональная жертва убийства, Оживи-человек. Ну знаешь – любой мог арендовать специальное помещение на бойне и выплеснуть злость, забив его молотком или застрелив. Затем программа клеточного восстановления сшивала его обратно, как новенького. Он был одной из самых популярных жертв убийства в двенадцатом районе. На него в очередь записывались. – Айрис безрадостно улыбается. – Любил повторять, что в прямом смысле готов умереть за меня, что и делал по двадцать раз в неделю.