– Он пожертвовал частью себя, так же как Женевьева. Так же, как Ханса.
Когда имена мертвых звучали из их уст, мне делалось не по себе.
– Убийство – не жертва. Они не хотели умирать. Если вы называете это жертвой – получается, что они отдали жизнь во имя чего-то.
Красная повернулась к Черной.
– Эта девушка воображает, что все знает.
– А сама знает еще меньше, чем другие.
Красная снова взглянула на меня.
– Ты разве не знаешь историю Святого Алексия? Он отрезал от себя куски плоти, чтобы питать врата между Небом и Землей – чтобы они были всегда открыты для его рода. Отрезал, пока не упал замертво и его кровь не стала рекой. И его жена приплыла по этой реке к своей божественной награде.
– Это все неправда, – сказала я, хотя и не знала, правда или нет. От этих святых всего можно ожидать.
– Нам больше нечего тебе сказать, дитя.
– Дитя?
– Нам больше нечего сказать, – повторила Красная. – Ты спрашивала, мы отвечали. Если не хочешь слушать, не беспокой нас больше.
– Давайте не будем больше за нее молиться, – шепнула Черная.
Мне было что на это ответить, но тут к нам торопливо подошел какой-то человек с изможденным лицом, в волочащейся по полу рясе. Он негромко хлопнул в ладоши, глядя мимо меня.
– Вам сюда нельзя. Сколько раз вам говорить – дети без взрослых в церковь не допускаются.
И тут та, что в белом, подала голос – нежный и легкий, как колокольчик. Она смотрела не на мужчину, а куда-то вверх, словно воображала себя Жанной д’Арк.
– Истинно говорю вам: если не обратитесь и не будете как дети, никогда не войдете в Царство Небесное. – Она взглянула мужчине прямо в глаза и проговорила тише: – Никогда-никогда. Никогда.
Стих ли из Священного Писания подействовал на мужчину или ее жуткое лицо, но он опасливо попятился.
– Ладно, ты это… – И, не договорив, отошел к алтарю.
– Наш тебе совет, – сказала Красная, поворачиваясь ко мне.