Страшные сказки дядюшки Монтегю

22
18
20
22
24
26
28
30

– Ест детей?

– Да, – ответила мать притворно страшным голосом. – Ест их, или сбрасывает в колодец, или творит с ними еще что-нибудь кошмарное. Знаешь, я как сейчас вижу ее: вот она стоит перед домом между двумя старыми яблонями. Все говорили, что на них созревали необыкновенно вкусные яблоки. Но только непонятно, кто и как мог их попробовать, если она – это всем было известно – вороной налетала на всякого, кто рискнет проникнуть в сад, и выклевывала ему сердце.

Саймон рассмеялся, и его мать тоже.

– Честное слово! – сказала она. – Я ее очень боялась. Мне казалось, что своими жуткими глазищами она видит меня насквозь.

– Но она же слепая, – возразил Саймон.

– Я знаю, – голос матери дрогнул. – Это, разумеется, чушь несусветная, но тем не менее она снилась мне в кошмарах.

– Не бойся, я тебя в обиду не дам, – пообещал Саймон.

– И больше туда не пойдешь, правда?

– Боишься, что она меня заклюет?

– Нет, конечно, – сказала мать. – Но ты все равно не ходи, ладно?

– Ладно, мама, – вздохнул он. – Не пойду. Обещаю.

Если бы мать Саймона лучше знала своего сына, она непременно догадалась бы, что это обещание, как и множество других данных им обещаний, ровным счетом ничего не значит. А Саймон тем временем навострил уши, услышав о том, что старуха, возможно, несметно богата. Он уже устал таскать пенни из материнского кошелька. Ему осточертели жалобы на то, как мало денег оставил им с матерью отец.

На следующий день он снова поднялся по Фрайерз-лейн, взобрался на каменную ограду и сел на нее, свесив ноги в сторону сада. С ограды был хорошо виден маленький домик с обросшей лишайником черепичной крышей и крохотными окошками, едва проглядывающими сквозь сплетение жимолости и роз, и запущенная лужайка, на которой росли болезненно узловатые яблони, изуродованные за долгие годы регулярных обрезок.

Саймону казалось забавным, что этот красивенький, как с картинки, домик и обитавшая в нем брюзгливая старуха могли сниться его матери в кошмарных снах. Он вытянул вниз носок ноги и уже собрался спуститься на лужайку, но тут у него перед носом пропорхнул черный дрозд, и Саймон отдернул ногу. Подосадовав на себя за глупую робость, он собрался с духом и осторожно спрыгнул с ограды. Едва его ноги коснулись лужайки, как на крыльцо высунулась старуха – будто паук, уловивший дрожание паутины.

– Кто здесь? – крикнула она.

Саймон затаил дыхание. Старая мамаша Таллоу вышла за порог и, склонив набок голову, прислушалась. Глаза у нее светились, как у кошки.

Саймону пришло в голову, что, возможно, из предосторожности старуха делает так каждый раз, когда выходит из дома, и что по чистому совпадению он залез в ее сад именно в один из таких моментов. Действительно, предосторожность совсем не лишняя, ведь ей уже много лет, она ничего не видит и живет совсем одна.

Да и разве могла она услышать его из своего домика? Так или иначе, старуха, видимо, решила, что в саду никого нет, и занялась одной из яблонь. Когда она отчекрыжила выбранную веточку, с дерева поблизости, как и в прошлый раз, вспорхнули птицы – но теперь это была шумная стайка лесных голубей.

Дверь дома старуха оставила открытой, и Саймон решил этим воспользоваться. Оказалось, по отросшей траве можно передвигаться абсолютно бесшумно. Его путь пролегал в пугающей близости от белоглазой старухи, но ее внимание без остатка занимали садовые ножницы, которыми она с громким «вж-ж-жик» один за другим отсекала отростки древесной плоти. Было что-то отвратительное в том, с каким наслаждением старая мамаша Таллоу предавалась этому занятию. Саймон отвернулся и прошел мимо.

Довольный, что старуха его не заметила, он вошел в дом, но внутри его немедленно охватила тревога. Как здесь расположены комнаты, он не знал. Что, если старуха сейчас вернется? Что, если попытается на него напасть? Он подумал о садовых ножницах и об их сверкающих лезвиях. Что, если она и в самом деле такая свирепая, как о ней рассказывают?