Зайка

И тут свет в комнате неожиданно гаснет. В окно врывается ветер, занавески охватывает огонь. А кролика разрывает на куски.

* * *

Я не понимаю, что кричу, пока Кира не влепляет мне пощечину. Это успокаивает, но губы болят – так широко я раскрывала рот, когда кричала. Нечто кровавое неистово трясется у меня на коленях. Это мои же руки, все в крови взорвавшегося кролика. И не только крови. Я вижу его куски. Мокрые, трясущиеся, как желе, они липнут к одежде и к коже. Мне хочется сорваться с места и убежать, визжа не своим голосом, но я не могу сдвинуться с места и сижу, как приклеенная. Мой рот растянут в жуткой улыбке. Зайки тоже все в крови и ошметках кролика. От корней блестящих волос до сверкающих туфелек. Но никто из них не кричит и не убегает. Они стоят так тихо, словно чего-то ждут. Кто-то бросает взгляд на часы.

И тут раздается стук в дверь. О-оу! Кто бы это мог быть?

Они смотрят друг на друга сквозь прорези в маске.

– Кира, – просит Кэролайн.

– Что?! Я в прошлый раз это делала!

Никто ничего не говорит. Я плотно сжимаю губы.

– Не понимаю, почему всегда я должна это делать, – протестует Кира. – И костюм я, и это! Я не понимаю!

Они все смотрят на Элеанор в поисках подтверждения, поддержки, какого-то решения, но… Ее глаза в прорезях маски блаженно закрыты – так, словно она медитирует. Виктория уже сняла свою маску. Она жует жвачку с таким видом, словно не произошло ничего необычного, и это не она, а кто-то другой стоит весь в кроличьих потрохах.

– Ладно! Я открою, – говорит Кэролайн и встает.

Снимает заячью маску и фартук. Разглаживает платье. Смотрится в забрызганное кровью зеркало и взбивает волосы так, что они становятся пышнее и наливаются смеющимся светом. Она настоящая фея, щебечет мой внутренний гарцующий пони. Скажи, Саманта? Да, шепчу я, глядя на все происходящее с далеких-далеких облаков, сквозь радугу, оттуда, куда унесли меня «Тик Таки». Я парю в бескрайних небесных просторах и смотрю, как Кира тянется к стоящему в углу топору. Она даже не смотрит на него, просто кладет на него руку, не сводя взгляда с двери.

– А потом можно в «Пинкберри»[37], – говорит она.

Виктория и Элеанор медленно кивают. Я тоже. Ах, «Пинкберри», какая прелестная идея.

А затем в комнату заходит Кэролайн и за руку, словно мартышку, ведет за собой очень красивого мужчину. Он и идет, как обезьянка, весело замечаю я, разглядывая его сквозь марево «Тик-Така». Так же сутулится. Руки свисают ниже туловища. Но все же он определенно красив, если не считать несколько отвисшей заячьей губы. Она портит его лицо так же, как лопнувшая струна – инструмент. На нем темно-синий костюм и светло-голубая рубашка – такого же цвета, что и глаза. На руках – черные кожаные перчатки.

У меня вырывается рваный вздох. О боже, боже, бо…

– Девочки, – говорит Кэролайн, – это Одиссей.

– Привет, – прокатывается по комнате.

Я чувствую, как мои губы тоже двигаются – в унисон с их, жирными от блеска и блестящими.

– Одиссей только что рассказывал мне, как ему нравятся фильмы Феллини и романы Пруста. Кроме того, он настоящий знаток эротизма Барта, а его родной язык – французский, – говорит Кэролайн, подергивая его за крепкую мускулистую руку, как за нитку марионетки. – N’est-ce pas?[38]

Он смотрит на нее, а затем на всех нас своими большими, голубыми, ничего не понимающими глазами. Открывает свой некрасивый рот. И издает ужасный крик.