Восхищение

Она небрежно пододвинула табуретку, села рядом, открыла альбом. Увидела, что я не реагирую. Взяла ладонью меня за подбородок и с силой дернула вниз.

Тряпичная кукла. Я подчинился, потому что по-другому не мог.

– Смотри. Вот они мы. Улыбаемся. Помнишь?

Струя дыма ударила в лицо. На глазах выступили слезы, сорвались и разбились о фотографию.

– С тобой навеки, мой дорогой. Чего бы мне это ни стоило!

Потом она расставила на столе свечи, зажгла их, задернула шторы, и мне стало казаться, что темнота сгустилась по углам и шевелится, словно выжидает что-то.

Леся докурила, небрежно стащила майку, сбросила тапочки и расстегнула молнию на шортах. Я почувствовал, что начинаю возбуждаться. На висках проступили капли пота. В штанах стало безобразно тесно.

Леся заметила, ухмыльнулась и, отвернувшись, картинно сняла шорты, а за ними и трусики. Теперь она была полностью обнажена. Блики света лизали ее тело. Темнота обволакивала.

– Теперь ведь нет смысла прятаться, да? – спросила Леся, игриво посмотрев на меня через плечо. – Ты будешь сидеть здесь много-много лет, а я продолжу жить несомненно хорошей и красивой жизнью.

Она потянулась к шее, зацепила пальцами складки кожи и вдруг принялась стягивать ее с себя, словно еще одну майку. Кожа пошла волнами, взбухла, поползла вниз. Под ней обнажалось что-то другое. Темное, бесформенное, скрюченное. Леся мяла старую кожу, отлепляя ее от новой, стаскивала слоями, которые падали к ее ногам. Затем она взялась за подбородок и рывком содрала себе лицо.

Я хотел закричать, но лишь сдавленно засипел, чувствуя, как колотится сердце. Я видел расползающуюся по морщинистому лицу плесень, капли гноя, собирающиеся на щеках, веках и кончике носа, видел ошметки рваной кожи на губах и огромные оранжевые глаза.

– Нравится? – она улыбнулась, обнажив частокол гнилых острых зубов. – Нравится, да? Любовь слепит, знаешь ли. Влюбленные люди столько всего не замечают…

Она перешагнула через ошметки кожи, исчезла в коридоре, а затем вернулась – на четырех конечностях, словно собака, цокая когтями по полу, ловко перебирая руками и ногами. Во рту у нее было что-то зажато. Ребенок. Или щенок. Что-то завернутое в тряпье, с торчащими клочками волос. Из коридора тянулась дорожка из капель крови. Я застонал так громко, как только мог. Где-то внутри головы заболели ледяные иглы. Едкий ком тошноты подобрался к горлу. Если меня сейчас стошнит – о, если это случится! – я захлебнусь собственной блевотиной и больше никогда не увижу ничего подобного…

Леся подбежала в угол между раковиной и посудомоечной машиной, села, раздвинув ноги, сплюнула ком в тряпье перед собой и вдруг принялась разрывать ребенка (Щенка! Щенка!) на куски. Плоть рвалась с чавкающим звуком, а Леся запихивала ее в рот и ела, громко чавкая.

– Как много ты не замечал, да, муженек? – хихикала она незнакомым голосом, вытирая кровь с подбородка.

А я смотрел и мечтал о смерти.

5

Она шаркает тапочками, когда идет из кухни обратно в комнату. Старая ведьма Леся.

На тумбочке у кровати стоит стакан с вставной челюстью. Это пережиток прошлого, сейчас можно сделать отличные протезы, но Леся решила остаться в том времени, когда была молодой и красивой.

Пластмассовые десна искусственной челюсти давно покрылись черными пятнами и воняют, но Леся раз за разом запихивает их в рот, прежде чем начать говорить. А болтать она любит. Грезить о нашей вечной любви.

Я сижу у окна и разглядываю улицу. За много лет она почти не изменилась. Все так же стоят припаркованные на тротуарах автомобили, появляются и исчезают деревянные домики и горки на детской площадке, мелькают суетливые люди, сидят на скамейках бабушки, которым никогда нас не пережить.