На серванте фото в рамке. Женщина сносной полноты и возраста, когда уже дети взрослые и можно пожить для себя. Ого. А у нашего Петренко любовь есть? Что-то он про это ничего не рассказывал. Галю с мутоновой шубой он выдумал. Мы проверили.
Огурцов шмыгнул к фотографии и ловко сцапал ее, как жаба мушку.
— Иван Петрович, — что это ты там прячешь? — подхватил я за руку колобка.
— Ничего особенного, — растерянно пробормотал тот. — Это просто… Просто фото.
Он усердно прижимал рамку к пузу, хотя прикидываться ветошью уже явно было поздно...
— Так, может, это свидетель? — не унимался я. — Нужно установить личность женщины и допросить.
— Да что ее устанавливать? — отмахнулся колобок, как будто всерьез не хотел понимать, какие серьезные дела тут творятся. — Петренко один проживал. Это уже следствием точно установлено. А это, скорее всего, сестра или родственница дальняя.
— Так а ты-то зачем фотку сгреб?
Колобок сглотнул и приблизившись ко мне, шепнул на ухо:
— Андрей Григорьевич, рамка больно красивая. Жене подарю.
Я, конечно, помнил про его семейные неурядицы, но все равно мог только недоуменно пожать плечами:
— Мелко ты размениваешься, Иван Петрович. Тырить рамки на обыске, как-то не по-прокурорски.
Тот лишь виновато улыбнулся и хотел ретироваться с заветной рамкой, но натолкнулся на Звягинцева и выронил добычу.
Та брякнулась на пол, но не разбилась, а улыбнулась нам лицом зрелой незнакомки в легком платье.
— О! Петрович! — воскликнул Звягинцев. — А что фото Веры делает здесь?
— Ничего не делает, — Огурцов торопливо подхватил рамку, пряча ее в полах пиджака. — Из кармана выпала.
Только тут я подумал — если даже хочешь занычить себе рамку чуть ли не прямо с места преступления, разве ты не вынешь из нее сначала чужое фото?
— А что за Вера? — поинтересовался я у прокурора.
— Так это супруга Иван Петровича, — пожал Звягинцев плечами. — Мировая женщина, — и тихо добавил: — Вот только разводятся они.
— Стоять! — крикнул я Огурцову, когда тот уже собирался смыться из квартиры.