Отец Ферапонт, чуть задержавшись, пару секунд наблюдал эти кружения Максимова, но видимо, они его не сильно впечатлили, так как он двинулся дальше, снисходительно бросив:
– Ну, кружись, кружись, шельма!..
А следующими на его пути уже были Алексей Федорович вместе со своими спутницами. Возбуждение Lise к этому моменту дошло до своей кульминации. Сидя в своем креслице, разрываясь от рыданий и непрестанно обливаясь слезами, она восторженно вытягивала ручки по направлению к отцу Ферапонту, резко отдергивала их назад и благоговейно складывала затем ладошками на груди. Но только на мгновение. Потом снова рывок в сторону отца Ферапонта – и все повторялось снова. Иногда руки задерживались впереди в судорожных ломаниях. Лизка тоже была перевозбуждена, но по-своему. На ее лице появилось новое лихорадочно-ожидающее выражение. Она словно вернулась из своего, только ей известного «далёка» и теперь предвкушала нечто новое и небывалое. При этом телом начала непроизвольно покачиваться, как бы не в силах сдержать пробуждающуюся в ней и рвущуюся наружу силу. Алеша тоже был на пределе. Он хоть и зажал все свои эмоции в железный кулак (внешне это выразилось в окаменевшем выражении его лица), но это не могло продолжаться бесконечно: все происходящее просто сводило его с ума. Ему то хотелось заорать что было сил, просто какое-нибудь «а-а-а-а!!!», чтобы перекричать и не слышать все это беснование, то грязно и жутко, и сколь можно долго выругаться, а то и просто взорваться неостановимым истерическим хохотом. Все это были тревожные признаки, грозящие если не помешательством, то как минимум нервным срывом, и это в то время, когда в виду предстоящего «эксцесса» нужно было хранить предельную выдержку.
Отец Ферапонт тем временем подошел и остановился почти напротив Lise. Видимо, потому, что та не была на предварительном собеседовании с ним, отец Ферапонт как-то долго в нее всматривался, словно пытаясь оценить ее способности к «сопротивлению».
– Что – опять нагрешила, отяпка?
Lise потянулась на кресле и смогла только кивнуть головой, вся содрогаясь от внутренних рыданий.
– Нагрешила, а теперь встать не можешь – эх ты, шишига!.. Хохликов только приваживаешь. А стоять не можешь…
– Не мо..гу, батю-ю-шка, не мо-о-гу, – наконец, удалось выговорить Lise, справляясь со спазмами, то и дело перехватывающими ей горло.
– А грешить можешь?..
Отец Ферапонт говорил все это как-то даже мягко, словно сопереживая своей подопечной. Но лицо по-прежнему оставалось суровым – видимо, чтобы никто не расслаблялся.
– Ну – с кем согрешила?
Lise как будто ударило током – она вздрогнула, на секунду замерла, потом вдруг резко обернувшись к Алеше, обожгла и его безумным взглядом – и тут же вновь залилась слезами.
– С кем грешила, говорю?
В голосе отца Ферапонта стали наливаться металлические нотки. Lise как безумная, сжав руки в локтях, стала толчками вжиматься от отца Ферапонта в глубину своего кресла, да так, что Алеше пришлось удерживать его от движения назад.
– А ну – подь суды!..
Отец Ферапонт махнул крестом, как бы приглашая Lise к нему.
– Подь суды, говорю!..
И вдруг шагнул сам вперед, перехватив крест и посох в левую руку, а правой рукой, ухватив Lise за плечо, резко дернул ее к себе и буквально оторвал с кресла. И далее, отступая назад, стал тащить к себе Lise, и – поразительное дело! – она засеменила за ним, часто-часто перебирая ножками, как это видно было под легким сиреневым платьем.
– Кайся, отяпковина!.. Кайся – с кем соблужила? – загрохотал вновь отец Ферапонт громовыми раскатами.
– С Ракитиным, с Ракитиным, с Ракитиным!… – вдруг прорвался пронзительный голосок Lise, – прости, батюшка!.. прости, батюшка!.. прости, батюшка!..