Братья Карамазовы. Продолжерсия

Были и другие проявления скотопригоньевской «фронды» во главе с Сайталовым, на описание которых нет места и времени. (Чего стоило только его демонстративное «разговение» в страстную пятницу в том же трактире «Три тысячи»!) Из самого последнего – вопрос о месте размещения нового городского железнодорожного воксала. По первоначальному проекту он должен был быть ближе к центру города, но наша «фронда» потребовала, чтобы он был вынесен за черту и находился у монастыря. Злые языки опять говаривали, что по первому проекту вокзал оказывался по соседству с домом Сайталова – а кому понравится такое соседство? Но в ходу были, конечно, другие объяснения и даже метафизические. Мол, соседство с монастырем будем «оттенять и отделять духовную сторону городского существования от материальной», являя, так сказать «гармонию земного и небесного». Разумеется, и тут говаривали, что это был хороший способ досадить монахам и монастырю, тем более что железнодорожная ветка и так проходила вблизи от самого монастыря. Но здесь наша «фронда» преуспела лишь наполовину, так как в результате было принято «соломоново решение». Воксал был построен как раз на полпути от монастыря до первоначального проекта его постройки – уже в черте города, но как бы на его окраине. В этом был резон, так как ветку вскорости планировали продолжать и дальше – вплоть до губернского центра, и, думается, окончательное решение по месту воксала все-таки мало зависело от мнения наших либералов.

V

судебно-костюмированная ажитация

Но пора к делу. Сбор либералов у Сайталова, назначенный на час пополудни, был обставлен, ну если не конспиративно, то как бы и полулегально – только «свои» и приглашенные «своими». Собралось в результате, по оценке присутствовавшего Смурова, человек сорок-пятьдесят, разумеется, включая дам. Кстати, дамы всегда представляли собой «боевой отряд» наших либералов. Именно их настойчивость и горячая поддержка часто приводили к положительному результату те или иные «акции», без чего у последних вряд ли были бы какие-то шансы на успех. В том числе в том же «деле Смердякова». Практически все наши дамы были очень скромно, даже строго одеты – это такая либеральная мода. Никаких декольте и вычурных украшений – они только подчеркивают приниженное и зависимое положение женщины, как «украшений мужчины». А наши дамы, как говорится «и сами с усами». Сейчас многих из них нет на местах – они тоже принимают участие в ажитации и готовятся к чему-то. В широкой и просторной зале (а дом у Сайталова был большой и поместительный – он купил его у одного нашего выморочившегося помещика) стулья были расставлены вдоль двух стен и замыкали анфиладу проходных комнат. У торцовой стены было сооружено что-то типа кулис – пространство и нечто непонятное за ним было задрапировано тканями, и стояла пара гипсовых бюстов позднеклассического римского стиля. Это на что-то намекало – видимо, должно быть понято позже, когда сама эта «ажитация» начнется. Хотелось перечислить и некоторых известных лиц нашего города, но не будем задерживать повествование, тем более, что многие из этих лиц так или иначе заявят о себе в ходе «ажитации».

Еще до ее начала многие из присутствующих толпились у только что приобретенной Сайталовым у нашего знаменитого художника, Смеркина, новой его картины «Христос на Тайной Вечере». Она висела на противоположной от сцены стене залы и представляла собой вытянутое в длину полотно, где в центре был изображен Христос в окружении апостолов. Композиция картины наверно не случайно напоминала известное изображение Леонардо да Винчи, впрочем, были и другие «намеки», которые вызвали заинтересованное обсуждение и очередное восхищение талантом Смеркина. Несмотря на то что картина была написана маслом на холсте, она имитировала как бы иконную и отчасти фресковую живопись. Прежде всего цветовой гаммой, но и системой условностей. Так над Христом была изображена небольшая полукупольная арочка, от которой вниз отходили четыре тонких колонки. В иконной и фресковой символике это означало, что действие происходит не «на воздухе», а в закрытом помещении. Но у Смеркина все эти арочки и колоночки производили еще один неожиданный эффект, благодаря которому его картина либеральной публикой как-то сразу же была переименована из «Христос на Тайной Вечере» в «Христос на качельках». Действительно, колоночки у Смеркина были столь тонко выписаны, что больше напоминали четыре толстые веревки, на которых держится сидение Иисуса Христа. Сам Он покоится на нем, расставив руки, в которых держит потир и дискос, но последние были изображены такими маленькими и так монохромно выписаны на форе тех же колоночек, что казалось, будто Христос просто держится руками за передние колоночки-веревки, как держится любой качающийся на подобных «качельках» человек. Поражало еще и выражение лиц у всех изображенных. Оно было не просто живое, а даже веселое, если не сказать больше – игривое. И это тоже создавало непередаваемо «легкое» впечатление от картины, как будто на ней изображено не самое главное христианское таинство, а Христос с апостолами веселится в невинной забаве с качельками.

Но вот, наконец, публика устроилась, Смуров сел сбоку, где тоже стояли стулья, и чуть сзади, в пятом или шестом ряду, он поискал глазами Ракитина, но не нашел его, хотя и видел перед началом ажитации. Впрочем, он никуда не мог деться – скорее всего, тоже принимал в ней участие. Откуда-то из глубины сцены прозвенел колокольчиковый трезвон – это означало, что ажитация начинается. И следом раздалось вполне натуральное, хотя, разумеется, имитируемое кем-то, лошадиное ржание. Оно еще не успело затихнуть (точнее, оно несколько раз возобновлялось), как из задника сцены появилась процессия дам во главе с Венерой Павловной Коновницыной, супругой нашего уважаемого городского главы. Это была еще далеко не старая женщина под сорок, представительная, и как говорят (ох, досталось бы мне за это определение от самих либеральных дам!) породистая. Ее вообще можно назвать «правой рукой» Сайталова, так часто их можно было увидеть вместе или по отдельности, но за защитой одних и тех же «проектов». Разумеется, не обошлось и без сплетен об их связи, основанной не только на общности убеждений…

Все дамы, среди которых Смуров смог различить еще несколько знакомых (ему по аптечным делам приходилось иметь дело со многими из наших дам), были одеты на римский манер – в длинные хитоны, а верхняя одежда имитировала легкие накидки. Дамы выстроились вокруг задрапированного «нечто», стоящего на середине свободного пространства, и Венера Павловна изящно сняла с этого предмета покрывало. Публика сразу же разразилась хохотом и аплодисментом. Это была почти в натуральную величину статуя стоящего дыбом коня, которая раньше возвышалась у Сайталова перед входом в его дом. Видимо, стоило больших усилий принести ее сюда, но дело было даже не в этом, а в том – что конь был очень искусно одет в черный мужской фрак и даже перевязан алой лентой какого-то ордена. Даже стоячие воротнички белой рубахи окаймляли могучую чугунную шею коня – это же надо было все как-то спроектировать и сшить!..

Довольная произведенным эффектом, Венера Павловна продекламировала несколько строчек из известной оды Державина:

Калигула, твой конь в сенате

Не мог сиять, сияя в злате –

Сияют добрые дела…

И после этих строчек сразу застыла, как бы в недоумении. Пауза длилась ровно столько, сколько было необходимо, чтобы произвести надлежащий эффект. И следом, отвечая ей, вступили в действие остальные дамы. Каждая из них выходила чуть вперед, декламируя свой отрывок и отступала назад:

Так поиграл в слова Державин,

Негодованием объят.

А мне сдается (виноват!)

Что тем Калигула и славен,

Что вздумал лошадь, говорят

Послать присутствовать в сенат.

Я помню: в юности пленяла

Его ирония меня;