Братья Карамазовы. Продолжерсия

Но тот продолжал ее тащить, теперь уже не от себя, а в сторону, и Lise послушно семенила за своим целителем в новом направлении.

– Каёшься?..

– Каюсь, каюсь, каюсь!.. – вновь заверещала Lise, в то время, как отец Ферапонт продолжал держать ее за руку. Она уже не плакала, а только дрожала вся крупной дрожью.

– Ну, раз каёшься – бздуй к мужу!..

Отец Ферапонт остановился, бесцеремонно схватив Lise за шею, развернул ее, и дал ей ниже спины пинок коленкой. Lise по инерции прошла два шага, но тут же развернулась вновь к отцу Ферапонту и, вновь заливаясь слезами, бросилась целовать ему руку. Тот пытаясь уклониться, отворотился сначала в одну сторону, потом в другую, наконец, уже рассердившись, отпихнул Lise рукой, бесцеремонно упершись ей в грудь.

– Бздуй к мужу, кому сказал, отяпковина!.. Шишига блудливая!..

Только после этого Lise, уже вполне твердо стоя на ногах, сделала два шага назад, потом развернулась и бросилась к Алеше.

– Алешенька, Алешенька!.. – как в бреду зашептала она, не садясь в кресло, а уже схватив в свою очередь за руку Алешу. – Это длань Божья, Алешенька!.. Это длань Божья!.. Это длань!.. Алешенька!.. Она исцелила меня!.. Она исцелила!.. Исцелила!..

Алеше все происходящее казалось новым раундом невыносимой фантасмагории. Он не мог чувствовать ни радости по поводу исцеления Lise, ни даже осознать этот факт и зафиксировать его в сознании как некую случившуюся данность. Точно так же информации о Ракитине никак не могла подвергнуться его умственной обработке – он просто отупел от потока ужасающих его впечатлений и воспринимал все происходящее как некую сонную фантасмагорию, что неизбежно, рано или поздно, но должна закончиться просыпанием. Ведь каждый новый акт этой сонной фантасмагории был все невероятнее другого, а значит, недалеко была та точка кульминации, когда даже во сне нелепость всего происходящего заставляет так изумиться человека, что он, наконец, просыпается.

Между тем церковь наполнили крики восторга. Слова Lise о «длани Божией» были услышаны, тут же подхвачены и разнесены. Странно, что больше всех выражали радость бывшие бесноватые, точнее, те, с кем отец Ферапонт успел уже проконтактировать. Максимов, прекративший кружиться, теперь нелепо подпрыгивал короткими, но энергичными сериями, словно на какой-то раз непременно должен был улететь вверх. А долговязый господин, выпучив глаза почти так же, как и в противостоянии с отцом Ферапонтом, теперь орал на всю церковь:

– Дла-а-ань Божия!..

Отец Ферапонт уже переходил к новому объекту своего обхода – это была как раз Зинаида Юрьевна, но в это время душное пространство храма (а в храме к этому времени почему-то стало очень душно) прорезал новый возглас:

– Защити, святый отче!.. Дочерь родную отторгли!..

Поразительно: но разом упала полная тишина! Как отрезало. Как будто всем одновременно и моментально заткнули глотки, или все это «многоголосие» на самом деле издавалось одним человеком. Даже отец Ферапонт замер вполоборота от Алеши и его дам. А крик этот выдала ни кто иная, как уже знакомая нам Мария Кондратьевна. Ее не было в самом начале «отчитки», но и появилась она не только что – судя по моменту, который выбрала для своего крика и действия. А действия ее тоже были решительными. В упавшей тишине она бросилась прямо к Лизке и, оторвав от ее кресла, не доходя до отца Ферапонта пару шагов, громко затараторила:

– Дочерь моя законная!.. Беденькая моя!.. Забрали от меня – они!.. (Она махнула рукой в сторону Алеши и разом сжавшейся и спрятавшейся за него Lise.) Слабостью пользовали!.. Ребеноченька маяво!.. Отец святой – управь!.. Управи силостию!.. Не оставь во пагубе!..

Фантасмагория, вопреки ожиданию Алеше, продолжилась. И следующий акт этой фантасмагории открыла уже сама Лизка. Она, не пытаясь вырваться из руки держащей ее матери, вдруг крупно-крупно затряслась в самом настоящем приступе неостановимого хохота. Он исходил откуда-то из самой глубины ее существа, сотрясая ее в общем-то тщедушное тельце, а по звукам напоминал скорее какое-то кряхтенье, только ужасно громкое и поразительно равномерное, как заведенное:

– Кха-кха-кха-кха-кха-кха-кха-кха!..

И ничего сколько-нибудь веселого в этом хохоте не было. Публика вокруг замерла и продолжала хранить гробовое молчание. Даже видавшая виды и решившая действовать напролом Мария Кондратьевна недоуменно отпрянула от дочери, не выпуская однако ее руки. Но после полуминутного хохота, та вдруг как подкошенная рухнула на пол и уже на полу стала сгибаться и выгибаться, издавая хрипящие звуки. Видимо, это был приступ падучей болезни, хотя от классических приступов было все же отличие – равномерная заведенность толчков и дергание преимущественно нижней половиной тела. Пора было включиться во все происходящее и отцу Ферапонту, тем более, что он кажется, единственный, кто не потерялся в этой ситуации.

– Ах ты, Каракача!.. Изыди, изыди, кому гаварю!.. – он проговорил это, еще только подходя к бьющейся Лизке и, наконец, отпустившей ее и отпрянувшей Марии Кондратьевне. Но подойдя вплотную, на секунду замер и вдруг испустил новый, какой-то «взволнованный» по чувствам крик:

– Сатанопуло!..