Трёхкомнатная квартира располагалась недалеко от станции метро «Красные ворота». Отец долго работал над дореволюционной атмосферой, суть которой ускользала от Виля. Буфет с ленинградским фарфором (тонкие чайные чашечки звенели звонко и горестно, если их потревожить ложкой), телевизор, картины. Почётное место в комнате занимал книжный шкаф; Гур наткнулся взглядом на томик Островского и поспешно отвёл глаза.
Он встал, снял пиджак, прошёл на кухню и поставил на огонь чайник.
Два часа спустя Гур лёг на постель. Закрыл глаза, через минуту открыл, встревоженный чем-то ускользающе-назойливым, откинул одеяло и поднялся.
Квартира мариновалась в темноте. В коридоре Гур понял: дверь в Любину комнату не очерчивал светящийся контур. Он на ощупь добрался до туалета, щёлкнул выключателем и отдёрнул шторку, скрывающую полки за унитазом. Осталась последняя лампочка. Гур прихватил пассатижи — вдруг лопнула колба и придётся повозиться с цоколем.
Не пришлось.
Никелированная заправленная кровать, этажерка, перекинутое через спинку стула тёмно-зелёное платье… Поспешно заменив лампочку, он притворил за собой дверь, глянул на живые жёлтые линии в щелях, кивнул и направился в свою спальню. Пассатижи и картонную упаковку с перегоревшей лампочкой положил на прикроватную тумбочку. Залез под одеяло, вспомнил, что не выключил в туалете свет, но возвращаться не стал.
Динамики транслировали дикий вопль.
Орал объект № 2. Испытуемый носился по камере и кричал, не от страха или боли — так, как кричат сумасшедшие. Голос возрастал до громогласного рёва, на мгновение спадал в жалобный скулёж и тут же снова усиливался. В бороде заключённого блестели кровавые проплешины, лицо «русского царя» побелело, огромные глаза напоминали рыбьи пузыри — ещё чуть-чуть, и вывалятся на щёки. Пол устилали страницы из растерзанного томика Островского.
Представление длилось без малого три часа.
Виль Гур пробежал глазами по записям в карточке наблюдения: «
За спинами наблюдателей открылась дверь, стоящие по обе её стороны военные отреагировали на вошедшего доктора Саверюхина одними глазами. Саверюхин поставил на стол стакан с бледно-жёлтой жидкостью, в которой плавали кусочки чайных листьев, и, глядя в окно камеры, невесело улыбнулся.
— Долго он.
— Долго, — подтвердил психолог Чабров.
— Этот рёв действует на нервы, — ворчливо заметил Саверюхин, словно другие получали от происходящего за десятисантиметровым стеклом наслаждение. — Можно ещё тише?
Доктор Фабиш прикрутил громкость.
— Не настолько же, — сказал Чабров, поправляя очки. — Ничего не слышно.
Фабиш добавил громкости. В динамиках шуршали лишь голоса объектов № 1, № 3, № 4, № 5: докладывали на товарищей. Объект № 2 припадочно рикошетил от стен Храма Бессонницы, его красное лицо окончательно уродовал перекошенный в крике рот, но самого крика не было. Точнее был — немой.
— Порвал голосовые связки, — сказал Фабиш. — Концерт закончен.
Гур кивнул, думая о том, что во время войны в центральную камеру подавали токсин. Голые стены — ни кроватей, ни стульев, ни раковины, ни микрофонов. Пленные в клубах жёлто-зелёного газа.
Он хотел записать о том, что объект № 2 повредил голосовые связки, но стержень, как и голос подопытного, закончился. Гур стал раскручивать ручку. Глаза неотрывно следили за камерой.
ebooksa