– У тебя стойкости, как у кролика, – презрительно бросил Бегасти. – Изволь сделать свою часть работы, и быстро. До восхода нам надо очень много успеть.
Теперь младенец и послед уже покинули тело Мальты, но младенец по-прежнему не издал ни звука. Малта оберегающе сомкнула над ним колени, продолжая дико стонать и задыхаться, словно ее родовые муки все еще не закончились. Мужчины не обращали на нее никакого внимания. Арих гневно натянул на себя плащ с капюшоном и ушел. Она на ощупь вытянула края своей туники из-под своего неподвижного ребенка, чтобы можно было вскочить на ноги, не уронив его на пол. Она старалась не думать о своем драгоценном дитяти, все еще влажном от вод и крови, лежащем на грязном полу борделя. Склоняя голову к плечу, она застонала, прикидывая расстояние до грязного ножа, лежащего рядом с тарелкой и пролитым графином.
Она выжидала слишком долго.
– Пора вести себя тише, – сказал Бегасти.
Его холодные слова заставили ее поспешно поднять взгляд. Он возвышался над ней, держа в руках петлю из тонкой бечевы. Шнурок ботинка? Она заглянула в его глаза и прочла в них решимость и отвращение к тому, что ему предстоит сделать.
Малта приподняла ноги и ударила его, попав в живот. Он шумно выдохнул и отшатнулся назад. Она откатилась от младенца, вскрикнув от напряжения, и схватила одной рукой нож, а другой – липкий графин. Калсидиец уже вернул себе равновесие и бросился на нее. Она широко замахнулась графином, и он с треском врезался в челюсть Бегасти. Не медля она наугад ударила ножом.
Это оружие не было предназначено для убийства – это был всего лишь короткий кухонный нож для нарезания приготовленного мяса и к тому же не слишком острый. Он скользнул по жилету ее противника, не причинив никакого вреда. Она навалилась на нож всем телом, и как раз в то мгновение, когда калсидиец с грязным ругательством ухватил ее за запястье, скользящий кончик лезвия дошел до незащищенного горла и погрузился в него. Она яростно задергала ножом туда и обратно, ужасаясь ощущению теплой липкой крови на пальцах – и при этом всей душой желая отрезать ему голову напрочь.
Калсидиец неловко замахал руками, а его ругательства вдруг превратились в булькающие угрозы. Одним из отчаянных ударов он попал ей в ухо, заставив отлететь к стене. Его руки нашли нож, который она воткнула ему в шею, и вытащили его. Он со стуком упал на пол. За ним последовала кровь, вырываясь пульсирующими струями.
Малта в ужасе завопила и попятилась, но уже в следующую секунду рванулась вперед, чтобы подхватить малыша: Бегасти ковылял по комнате по кругу. Калсидиец рухнул на колени, прижимая обе руки к шее, пытаясь остановить кровь, которая брызгала из-под его толстых пальцев. Он воззрился на нее, широко открыв глаза и рот. Он что-то хрипел, и вместе со звуками изо рта вырывалась кровь, которая текла из его губ по заросшему бородой подбородку, а потом он медленно завалился на бок. Он продолжал зажимать шею руками, ноги у него подергивались. Она отошла от него подальше, продолжая прижимать к себе своего младенца. Пуповина перевешивалась через ее запястья, уходя к болтающемуся последу.
Она, наконец, посмотрела впервые на своего ребенка. Сын. У нее сын. Но при взгляде на него у нее вырвался тихий стон отчаяния.
Ее мечты о том, как она возьмет на руки своего пухленького младенца, завернутого в чистые пеленки, закончились вот этим. Он родился в борделе. Грязь с пола прилипла к его влажной щечке. Он был худой. Он слабо шевельнулся у нее на руках. Ручонки у него оказались не пухленькими, а костлявыми, ногти имели зеленоватый оттенок. У него уже была чешуя на черепе и полоса на затылке. Глаза Рэйна, только темно-синие, смотрели прямо на нее. Рот у него был открыт, но поначалу она даже не была уверена в том, что он дышит.
– Ах, малыш! – воскликнула она тихим голосом, полным и вины, и страха. Колени у нее подогнулись, и она опустилась на пол, устроив ребенка у себя на коленях. – Я не знаю, как это делать. Я не понимаю, что делаю! – зарыдала она.
Нож лежал на полу рядом с ее коленом, но он был покрыт кровью калсидийца. Ей невыносимо было даже к нему прикоснуться, и уж тем более перерезать им пуповину. Она вспомнила про свои шаровары, по-прежнему лежавшие комом под туникой, и вытащила их. Уложив на них ребенка, она замотала его штанинами, вместе с пуповиной и последом.
– Все не так, все совершенно не так, – извинилась она перед младенцем. – Все должно было быть совершенно иначе, малыш. Прости!
Он вдруг закричал, словно соглашаясь с тем, что жизнь не должна была так с ним обращаться. Это был жуткий плач, одинокий и слабый, но Малта засмеялась, радуясь, что он способен издать хотя бы такой звук. Она не могла вспомнить, когда именно развязала свой плащ – но теперь он оказался на полу рядом с тем местом, где она рожала, и был залит двумя видами крови. Ее прекрасный плащ Старших! Придется удовлетвориться им.
Бегасти издал тихий долгий стон, заставив ее отступать, пока она не сжалась у самой стены. А потом он затих. Времени нет. Нет времени ни о чем думать. Второй мужчина скоро вернется, и нельзя допустить, чтобы он застал ее здесь. Было нелегко закутаться в плащ и завязать его, продолжая держать ребенка, но она не желала выпускать его из рук. Открыв дверь, она проковыляла в небольшую гостиную, через которую проходила вечером. Стояла глубокая ночь, в комнате было пусто. Она не слышала никаких звуков ни от шлюх, ни от их клиентов. Она была измучена, и все мышцы ее тела казались перетруженными. По ее ногам медленно текла кровь. Сколько она сможет пройти в таком состоянии?
Начать колотить в одну из дверей борделя? Потребовать помощи? Нет. Она не может доверять никому из тех, кто осознанно дал в Дождевых чащобах приют калсидийцам. Даже если бы здесь с сочувствием отнеслись к женщине, оказавшейся в столь отчаянном положении, после возвращения Ариха они скорее всего уступят ему из страха или ради денег.
Она прошла через комнату и вынесла своего новорожденного сына в грозовую ночь.