Я вернусь в твою жизнь

Снимаю шляпу и очки и иду к воде.

— Ура! — кричат в унисон. — Мама идёт!

— Ох! — вскрикиваю, как только, стоило мне ступить в воду по колено, на меня несутся столпы солёных брызг. Буквально шипят на разгорячённой коже. — Ах вы! — задыхаюсь от возмущения и смеха.

И тут же принимаю правила игры. Двое против одного — нечестно, а значит, я могу не стесняться и не осторожничать.

Крик, шум, брызги, соль везде — в глазах, в ушах, в носу, на языке. Настоящая какофония веселья.

Кажется, я так не хохотала много лет. Да, наверное, и никогда! От души, по полной, без оглядки. С радостью в сердце за счастливый смех дочери, за её улыбку, за искры в глазах.

— Е-е-е! — Празднуют они победу, когда я сдаюсь, подняв вверх ладони.

Мы возвращаемся на пляж, я набрасываю полотенце Насте на плечи. Семён раскидывает руки, потягивая мышцы после такой активной нагрузки.

Взгляд сам липнет к его телу, как приворожённый. Невозможно оторваться.

И он замечает это!

В глазах проскакивает усмешка, читаю её по взгляду. Лёгкое, почти незаметное движение бровью так и демонстрирует его надменное “хочешь?”

Будто за руку на горячем поймал.

Да так оно и есть, чего уж.

Демонстративно отворачиваюсь и включаюсь в активный разговор с Настей. Она сейчас чрезвычайно возбуждена, взахлёб говорит. По факту пересказывает всё то, что я сама наблюдала последний час и в чём участие принимала, но для неё это способ выплеснуть эмоции, ещё раз их прожить и осознать.

— И я ужасно голодная! Когда там обед? — завершает он свою эмоциональную речь.

— Я тоже дико голоден, — соглашается Семён. — Можно было бы и в кафе зайти, но ужин в пансионате через сорок минут. Пока дойдём, пока в душ.

Мы собираем вещи и идём к корпусу санатория. После такого эндорфинового всплеска я почему-то не решаюсь посмотреть Семёну в глаза. Это чувство сложно объяснить. Оно странное.

Наши отношения вообще странные. Мы ведём себя как семья. Но при этом мы не семья. Но сексом занимались. И нам было хорошо.

Я запуталась.

Не пойму, что я чувствую. Кроме того, я не позволяю себе понять. Потому что сложно. Потому что страшно. Потому что пять лет собирать себя по кусочкам было очень тяжко и больно, а когда мы вновь увиделись, снова были моменты, когда я будто наотмашь по лицу получала. Такие были ощущения.