Последний министр. Книга 3

— Вы говорите, говорите, — Александр Дмитриевич почувствовал от Николая Дмитриевича лёгенький шлейф перегара.

Судя по всему, Голицын не терял время зря и успел угостится для успокоения души и судя по всему сделал это в одиночестве. Ну это на самом деле не мудрено, в другой ситуации Протопопов сам бы не отказался пропустить стопочку для профилактики.

Поняв, что министр учуял перегар, Голицын принялся расшаркиваться и оправдываться.

— Это я чтобы голова работала выпил, не обращайте внимания, Александр Дмитриевич, я трезвенький...

— Давайте к делу, мой хороший, опустим подробности, — перебил Протопопов. — Господин Курлов сообщил, что у вас ко мне есть некий серьёзный разговор. Я вас слушаю. О чем говорить будем?

Голицын подобрался, огляделся. Завидев, что в коридоре они с Протопоповым не одни, взял Александра Дмитриевича под локоть и потянул к аппендиксу, где располагалась дверь в уборную для сотрудников. Пахло там, мягко говоря, не очень (понятно, полагаю, что никто особо не задумывался о чистоте в тюрьме), но противиться Протопопов не стал — если так комфортнее премьеру, то ради Бога.

Спрятавшись в аппендиксе, Голицын ещё раз огляделся и убедившись, что их никто не подслушивает, коснулся обеими руками локтей Протопопова, который скрестил руки на груди.

— Ох и напугали вы меня, милостивый государь, ох и учудили вы... — начал Голицын. — Думал сердце не выдержит за всеми этими вашими разборками и перестрелками. Как же я признаться растерялся, когда все это завертелось в Думском зале! Кто? Где? За кого? Как? Как я заметался!

Протопопов внимательно слушал, смотря премьеру в глаза.

— Ну вы сами разобрались то за кого, кто и где, Николай Дмитриевич? — прямо спросил министр. — Пора бы определяться.

Никакого секрета не было в том, что Голицын, следуя своей природной сути, всегда занимал сторону сильного и от этого плясал, не имея четкой собственной позиции по вопросам, но выражая интересы большинства, как внутри кабинета министров, так и в любых других ситуациях, когда решение требовалось принимать. И вот эти слова о том, что Николай Дмитриевич «заметался» лишь подтверждали его привычную жизненную позицию — максимально обезопасить себя и сделать минимальной свою ответственность.

Проблема только в том, что теперь положиться Голицыну было не на кого, а какие-то решения принимать требовалось по-прежнему. Все эти «риттихи» (читай треповцы), «кригер-войновские», «феодосьевы» и «шаховские» с одной стороны и щегловитовцы «рейны», «раевы», «кульчицкие» и прочая, прочая, прочая — растерялись и прикинулись австралийскими страусами, не желая занимать ту или иную позицию по случившемуся, а соответсвенно формировать большинство, к которому бы Голицын мог благополучно примкнуть. То есть, вроде как события в Таврическом дворце четко обозначили расклад и показали на чей стороне мяч в игре в текущую минуту, а с другой никто не хотел рисковать и мириться с происходящим. Возможно предполагая, что мяч этот очень скоро у текущих лидеров насильно отберут... Как бы то ни было, но сейчас Голицын совершенно не понимал, что делать. Но понять он все таки был обязан, потому как премьер.

Ну а щегловитовцы и треповцы растеклись по Петрограду. Курлов доложил, что сразу в нескольких местах по столице начались секретные совещания, на которых как раз и предстояло выработать позицию большинства. Понятно, что Протопопов не знал теперешних истинных намерений ни одной из правительственных групп, но зато министр знал, что Голицын, не примкнувший ни к треповцам, ни к щегловитовцам, чувствует себя ничуть не лучше, чем говно в проруби, ожидающее своего часа и берега, к которому можно прибиться.

Одно было очевидно — старичок совершенно обескуражен и боится, что любое его решение выйдет боком. Не имея собственной политической воли и четкой программы действия, он хотел, чтобы вся эта ситуация замялась и в идеале не зацепила премьера.

Ну-ну.

Видя, что Голицын не спешит с ответом на поставленный вопрос, Протопопов задал его снова.

— Так что, разобрались за кого, кто и где, Николай Дмитриевич? — а потом добавил перцу. — Знаете ли, милостивый государь, очень странное желание быть политической амебой тогда, когда ты возглавляешь правительство огромной страны в столь непростые времена?

— Александр Дмитриевич...

— Я то Александр Дмитриевич. Ты сам то кто?

Голицын проглотил слова Протопопова, наконец, отпустил его руки, в которые вцепился, словно тисками. Закрыл глаза, запрокинул голову и гулко выдохнул, обдавая Протопопова перегаром.