Только скажи хоть что-то…
Но Радужка молчит, смотрит на меня с таким нереально странным выражением, что почему-то холодеет затылок. И тишина наступает. Оглушает. Вокруг нас — море людей. А между нами — тишина…
А затем Радужка открывает рот. И говорит.
— Скажи, ты спорил, что меня в кровать затащишь?
Если б в этот момент меня ебнуло высоковольткой, клянусь, эффект был бы слабее!
Потому что я вижу в ее глазах приговор. Самый необжалуемый, самый криповый. Смертный.
На краю мозга кто-то, кто привык выворачиваться в любой ситуации, орет, захлебываясь: “Говори, мудила! Скажи ей, что это все было по пьяни! В шутку! Что ты вообще забыл давно про эту хрень! Скажи сейчас, говори, блять!”
Я выдыхаю и говорю:
— Да.
Она смотрит так, словно… Словно не человек я. Вот был, и сходу весь вышел. А теперь на моем месте таракан: мерзкое насекомое, которого касаться брезгливо.
Но она касается.
Удар по щеке я принимаю молча, даже не моргаю.
И не говорю ничего. Просто потому, что вижу, насколько это сейчас… пусто. Не будет меня Радужка слушать.
И правильно сделает.
Потому что сказать-то мне реально нечего… Спорил. И потом пару дней даже играл на этот спор, пока… Пока не случилось то, что случилось…
Внутри у меня ступор, он приходит на смену самому кайфовому предыдущему состоянию, которое я потом буду вспоминать бесконечно, как последний реально зачетный момент моей жизни. Все, что потом — настолько пусто и серо, что даже не чувствуется ничего.
Я стою, смотрю, как она уходит, как взлетают и опадают от каждого движения радужные волосы…
Глаза с какого-то хера опять слезятся, и я моргаю.
А когда двоиться перестает, вижу перед собой длинного, который в это время был неподалеку, блюдя сестренку, и все слышал, естественно.
Он скалится злобно и коротко, без замаха, бьет меня по роже.