— И меня любит. Правда любит.
— Конечно. Это сразу видно.
— И не отговаривай меня!
— Куколка, да ты что! Кто ж тебя отговаривает?
— Не называй меня куколкой, — Эсси сверкнула на него синим глазом.
— Хорошо, Эсси, — покорно сказал Лютик, — не буду.
— Да я отдам все свое искусство за…
— Эсси, — сказал Лютик тихо, поворачиваясь так, чтобы его слова принес к ней ветер. — Эсси, тебе нет нужды оправдываться передо мной.
Корабельный канат натягивался и вновь провисал, и Лютик не сразу заметил ползущий по нему серый комок.
Крыса припадала к грубой пеньке, пальцы на лапках растопыренные и розовые, буроватая слипшаяся шерсть — торчком.
Своих, можно подумать, у нас мало, подумал Лютик. И еще — хорошо, что Эсси смотрит в другую сторону. Женщины боятся крыс, на первый взгляд — неадекватно, глупо боятся, но на деле этот страх имеет под собой серьезные основания — оставленный без присмотра в люльке младенец перед крысами беззащитен. Это кошки сделали крыс нестрашными, подумал он, но всегда ли у нас были кошки? Но какая же наглая, однако, тварь! Крыса… корабль у мыса… с ветром борется у мыса… нет, постой, причем тут крыса? Корабль у мыса… кипариса… да, так определенно лучше.
Крыса, тем временем, добравшись до надежных досок причального настила, не убежала, как можно было ожидать, а осталась стоять, сгорбившись и подведя хвост под себя. Затем она неожиданно подпрыгнула, все так же сгорбившись, затем опустилась на всех четыре выпрямленные лапы.
— Ты гляди, — произнес оборванец, который, завидев мачты, пришел сюда в надежде подработать. Сейчас он стоял, засунув руки в карманы холщовых штанов и прислонившись к груде сваленных у причала рассохшихся досок, — никогда не видел, чтобы крыса вытворяла такое!
Крыса, тем временем, вновь подпрыгнула, выгнулась уже совершенной дугой, упала на выпрямленные лапы, вновь упала, теперь уже на бок, и так и осталась лежать грязной кучкой.
— Фу, какая гадость. — Эсси, привлеченная возгласом оборванца, сморщила изящный носик, — пойдем отсюда, Лютик!
— Разве ты не хочешь побыть…
— Нет, — Эсси поглядела на захлопотанного мастера Хольма, озабоченно щупавшего уголок ткани, выглядывающий из вспоротого тюка, — я думаю, когда мужчина занят, не следует… Дорогой!
— Да, горлинка? — Мастер Хольм на миг отвернулся от тюка, сохраняя на лице озабоченное выражение.
— Я поеду, присмотрю обои для спальни и гостиной, ладно? И ткань на обивку.
— Конечно, горлинка.