Женщина с лютней сидела близко к очагу — Лютик подумал, что она и поет только для того, чтобы иметь возможность погреться и просушить одежду: от старого овечьего кожушка валил пар, и не только пар. Запах тоже валил, и не самый приятный.
Низко склоненная над лютней голова замотана платком, виднеется только бледная впалая щека и черная прядка волос. Тонкие пальцы в цыпках перебирают струны.
«Холод, ветер, все эти бесчисленные ночевки в чужих домах… умывальные кувшины, тазы со скользким дном, все эти… эти сырые простыни, если они есть вообще… комковатые матрасы… клопы». Лютик до сегодняшнего дня не очень задумывался, что это такое — быть женщиной-менестрелем. Тем более, он подозревал, что даже если и задумается, все равно не поймет.
«Синий петух» был вполне приличной гостиницей, Лютик, собственно, потому его и выбрал: тут останавливались солидные торговцы и цеховые мастера, и в общую залу они выходили, чтобы обсудить цены не на пиво, а на сукно и нежнейшие южные кружева. Да и кухня тут была отменная. А потому почтенные постояльцы и постоянные посетители восприняли появление лютнистки скорее как помеху еде и неторопливым беседам. Будь это заведение победнее, девушку приняли бы лучше, из чего Лютик сделал заключение, что в качестве бродячего менестреля она зарабатывает на хлеб совсем с недавних пор и, как говорится, рыбку не ловит. И верно, кто-то из беседующих солидных господ, сидевший повернувшись к Лютику обтянутой сукном широкой спиной, подозвал жестом официанта и, что-то тихо сказал ему на ухо.
Гнать будут, подумал Лютик.
Усевшись за отведенный лично ему столик в глубине залы (наблюдать за посетителями тут было удобней, чем посетителям наблюдать за ним, а Лютик уважал приватность, в особенности в отношении своей персоны), он дождался появления деловитого владельца, и, прежде, чем тот направится к девушке, тоже подозвал его жестом. Тот, с минуту поколебавшись, решил, что неизменная щедрость Лютика заслуживает расторопности.
— Эта… э… девушка, — лениво сказал Лютик, — я бы хотел пообедать
— Сейчас попрошу ее отсюда, мэтр — виновато сказал хозяин, — господа за тем столиком тоже недовольны…
— Я бы предпочел заткнуть ей рот едой, — честно признался Лютик, — баллада, которую она исполняет… меня заинтересовала.
— Но господа… она же грязная, мэтр. Вы только посмотрите!
— Тогда занесите еду в мои апартаменты. Все, что я заказывал… в двойном размере. И скажите Матильде, пускай согреет воду.
Поскольку слова свои Лютик подкрепил более надежным аргументом, хозяин спорить не стал. У мэтра, в конце концов, могут быть свои причуды…
Девушка, однако, была слишком усталой, чтобы понять, чего от нее хотят, или напротив, слишком хорошо поняла, чего от нее могут хотеть. Одной грязной рукой она прижала лютню, другой — вцепилась в массивный табурет, с которого так и не пожелала встать. Хозяин, пытавшийся уговорить девушку подняться наверх как можно более незаметно, именно благодаря этому своему намерению оказался, как это всегда бывает, в центре внимания, и оттого покраснел, надулся, и стал действовать с б
Лютик со вздохом встал, отодвинул тяжелый стул и в свою очередь двинулся к очагу.
Певица встала, отшвырнув табурет ногой. Лютню она бесцеремонно затолкала в заплечный мешок, а руку оставила держать заведенной за плечо, словно бы готовясь к броску. Что у нее там? Нож? Наверное, нож…
— Эй, — почтенный хозяин «Синего петуха» отступил, — полегче, ты…
Девушка оскалилась. Зубы у нее были мелкие и ровные. Слишком мелкие и слишком ровные. И очень белые.
— Только тронь меня пальцем, ты, грязный Dh’oine!
— Пойдем, — сказал Лютик мягко, — пойдем, Торувьель.
* * *