Внезапная смерть Генриха VI одним ударом изменила облик европейского мира. Могущество Штауфенов никогда не стояло выше, чем в последние годы правления этого юного императора; стремление Генриха достигнуть всемирного владычества угрожало и римской церкви, и христианским государствам, и Западу и Востоку. Правда, честолюбивый государь желал достигнуть невозможного и если бы дольше пожил, то после нескольких поражений сам бы без сомнения смирился; но тем скорее разразилась катастрофа над его подданными, когда он умер так внезапно среди победы. В Германии тотчас же поднялись с большою силой старые противники Штауфенов. При этом малолетний сын Генриха, впоследствии император Фридрих II, не имел на первый раз никакой надежды наследовать своему отцу. Вместо него немецкую корону получил младший брат покойного государя, герцог Филипп Швабский, но принужден был защищать ее против врагов своего дома в долгих и изнурительных войнах. Сицилийское государство досталось юному Фридриху, но и там произошла кровавая реакция, вследствие восстания норманнов против немецких воинов, при помощи которых Генрих там господствовал. А так как кроме этого все еще продолжались дикие раздоры между французами и англичанами, то большая часть Европы была в это время еще сильнее наполнена распрями и войнами, чем когда-нибудь. При таком положении вещей только с большим трудом можно было вызвать новый крестовый поход для освобождения наконец Иерусалима от Эйюбитов.
Между тем могущество, которое Штауфены тогда потеряли, перешло почти тотчас к другому сильному человеку. Как это нередко уже случалось, на плечах обрушивающейся империи поднялась римская курия. Последние меры престарелого Целестина большей частью были задуманы кардиналом Лотаром, графом Сеньи. Хотя последний был самый младший из кардиналов — только 37 лет, — но умный и с большими познаниями, человек науки и политики, любивший господствовать и исполненный горячего желания возвысить средневековую теократию, в духе Григория VII, над всеми силами мира. После смерти Целестина 8 января 1198 года, Лотар в тот же день был выбран его преемником. Под именем Иннокентия III он вмешивался с тех пор во все дела того времени, как для того, чтобы подчинить своей власти королей, князей и народы Запада, так и для того, чтобы распространить внешние пределы государства римской церкви посредством войны и переговоров.
В этом последнем отношении он непосредственно и вполне пошел по следам Генриха VI. Король Лев Армянский, переставший дорожить союзом со Штауфенами после плачевного исхода немецкого крестового похода, обратился с убедительной просьбой о помощи в Рим и заявил папе, что признает его высшим епископом всего христианства. Иннокентий ответил тотчас же, что он будет ревностно заботиться о поддержании восточных христиан, написал также армянским баронам, чтобы они твердо держались против неверных, и послал королю освященное знамя, которое он должен был взять в эту войну. Он вызывал императора Алексея Константинопольского начать военные вооружения для освобождения Святой Земли и созвать собор для переговоров о соединении греческой и римской церквей. Алексей уклонился от этого требования, но папа через своих послов все-таки приобрел в Константинополе влиятельное положение и кроме того угрожал грекам дружескими отношениями с молодым возвышающимся государством болгар, обещая послать их государю королевскую корону, если болгарская церковь должным образом подчинится римской церкви. Но больше всего с первого момента своего господства папа заботился о том, чтобы воспламенить западные народы к новому великому крестовому походу. Сильнее и настойчивее, чем при ком бы то ни было из его предшественников, раздались теперь призывные трубы к священной войне: он говорил, что каждый король и князь должен был прежде всего подать помощь Христу, высшему ленному владетелю, у которого враги отняли его землю. Окружные грамоты курии были разосланы к клиру, дворянству и народу Германии, Франции, Англии, Шотландии, Италии и Венгрии. Папские легаты повсюду возвещали, что принявшим крест будет покровительствовать святой Петр и будут прощены их грехи, но они требовали также покаяния, простоты в одежде и воздержания в пище. Духовные лица должны были пожертвовать на вооружение войска пилигримов сороковую часть имущества и доходов, а миряне должны были класть свои взносы для той же цели в кружки, выставленные во всех церквах. Иннокентий обещал, как бы трудно ему ни было, отдавать десятую часть своих доходов на священную войну и снарядил также большой и богато нагруженный корабль для помощи сирийским христианам.
Его призыв к крестовому походу возбудил среди низшего духовенства вдохновенных проповедников, как некогда речь Урбана II. Самым знаменитым из них был Фулько, священник в Нельи на Эне (
Кроме Фулько, среди проповедников того времени особенно выдвинулся Марти, аббат Цистерианского монастыря Периса, близ Кольмара. В городах по соседству, особенно в Базеле (в сентябре 1201), он призывал верующих к новому завоеванию Святого Гроба, указывая на непреходящие награды на небе, но вместе с тем и на земные выгоды: «нет сомнения в том, — говорил он, — что многие из вас найдут там больше счастья в мирских вещах, чем когда-нибудь имели здесь». Он побудил многие тысячи принять крест.
Но несмотря на все это, деятельность папы, легатов и этих проповедников креста упала по крайней мере отчасти на неплодородную почву. Этому не надо удивляться и это не должно объяснять, как признак сильного отрезвления Запада в деле крестовых походов. Огромные жертвы имуществом и кровью, которые в последнее десятилетие были принесены почти всем римским христианством для Святого Гроба, еще очень чувствовались. К этому присоединились дикие междоусобия, которыми были наполнены все главные области Запада, потрясение права и нравов, следовавшее за ними, и нерасположение партии Штауфенов в Германии и Италии к враждебной церкви, а также в значительной мере и к крестовому походу. При этих обстоятельствах князья и рыцари повсюду медлили дать обет, который обязывал бы их к долгому удалению с родины. Духовенство роптало на требуемую от него уступку значительной части своих доходов, и в Германии оказалось недоверие к целям курии: Вальтер фон дер Фогельвейде думал, что если «немецкое серебро попадет в итальянские шкатулки», то немногое оттуда пошло бы на пользу Святой Земле, потому что «поповская рука неохотно раздает большое добро». Фулько из Нельи, правда, очень быстро достиг большого успеха, но пилигримы, которым он роздал крест, большею частию были люди из простонародья, которые действовали только в припадке благочестия и так же быстро забывали свою клятву, как давали ее.
Иннокентий III мало-помалу преодолел однако затруднения, стоявшие у него на пути, и через некоторое время увидал гордые военные отряды, поднимавшиеся на борьбу за Спасителя. Главный толчок к этому подало перемирие, которое кардинал Петр Капуанский устроил между королями Филиппом-Августом и Ричардом Львиное Сердце в декабре 1198 года. Хотя и после того, несмотря также на последовавшую вскоре смерть короля Ричарда, отношения между Францией и Англией все еще оставались ненадежны, и хотя Франция к тому же сильно обеспокоилась браком Филиппа-Августа, который отверг свою законную супругу, Ингеборгу Датскую, и женился вместо нее на Агнесе Меранской, но все-таки большая часть французского дворянства решилась предпринять поход на Восток. Поздней осенью 1199 юный граф Тибо Шампанский и Людовик Блуаский и Шартрский съехались в Экри-на-Эне для блестящего турнира. Присутствовало много местного дворянства и только что началось празднество, как появился Фулько из Нельи, вдохновенными словами стал призывать к странствию ко Святым местам и достиг здесь наибольшего торжества, какого только когда-нибудь достигал. Графы Людовик и Тибо приняли крест и вместе с ними многие сотни рыцарей и благородных господ, и среди них особенно Симон Монфортский, известный столько же как ревнитель церкви и как сильный военный предводитель. Их пример имел широкое влияние в замках и городах северной Франции. Тысячи опытных воинов дали обет отправиться к Святым местам, а 23 февраля 1200 крест приняли также зять Тибо, граф Бальдуин Фландрский со своими братьями Евстахием и Генрихом. Этих фландрских господ не без основания сравнивали с Готфридом Бульонским и его братьями: граф Бальдуин был похож на герцога своим простым, добрым и благочестивым нравом, а Генрих был смел и отчаянно решителен, как первый король Иерусалима. Графы Шампанский, Блуа и Фландрии, со свитой дворян, епископов и рыцарей, которая к ним мало-помалу присоединилась, составили видное крестоносное войско. В течение 1200 г. они имели несколько совещаний, выбрали главным начальником графа Тибо и решили для переправы на Восток отправить посольство в Венецию. А именно, они намеревались направиться в Египет, потому что могущество эйюбитских султанов основывалось преимущественно на этой стране, и они желали, чтобы венецианский флот переправил их в долину Нила, потому что другие сильные приморские города Италии, Пиза и Генуя, истощали тогда свои силы в соседском раздоре. В феврале 1201 года шесть послов от трех графов, между ними Готфрид Вилльгардуэн, маршал из Шампаньи, знаменитый историк четвертого крестового похода, явились в Венеции перед дожем Генрихом Дандоло и принесли ему свою просьбу. Переговоры заняли некоторое время, так как венецианцы предлагали большую помощь, но за это требовали и большого вознаграждения. Наконец, согласились на том, что Венеция доставит сколько нужно кораблей для переправы 4 500 рыцарей, 9.000 оруженосцев и 20.000 пеших людей, примет на себя на год содержание войска и кроме того подкрепит поход 50 галерами. За это рыцари должны были уплатить 85.000 марок серебра (около 3.400.000 марок нынешних денег) в четыре срока до конца апреля 1202 года и к этому же времени собраться для отплытия в Венецию. Все завоевания и добыча должны были делиться на две равные половины между венецианцами и французами, и папе должно было быть сообщено об этом договоре.
Могущественная армада, за снаряжение которой с большим рвением все теперь принялись, конечно, была бы в состоянии нанести большой урон Эйюбитам, если бы только венецианцы отдались делу священной войны всею душой. Но никогда властители города лагун не были менее склонны и способны просто и безусловно примкнуть к походу в Святую Землю, как в начале тринадцатого века. Им хотелось, конечно, добиться наибольшего возможного могущества на Востоке, но прежде всего они имели в виду свои торговые интересы. Они находились в то время в дружественных связях с Египтом, потому что сношения с Александрией и Каиром приносили им большую выгоду, и они поддерживали эти сношения, хотя папа Иннокентий желал уничтожить всякие торговые связи между христианами и мусульманами; они соглашались только не, доставлять врагам креста оружие, железо и кораблестроительное дерево, одним словом, военные материалы. С другой стороны, они были не в ладах с Византийской империей, потому что, хотя после падения Комненов императоры Исаак и Алексей III были к ним большею частью благосклонны, но столкновения все-таки не прекратились, а именно в последние годы, когда император Алексей в ущерб Венеции решительно предпочитал пизанцев. Поэтому умные купцы города лагун, без сомнения, имели намерение хотя и приступить со всей силой к крестоносным вооружениям, но во всяком случае повернуть их и воспользоваться ими так, чтобы их торговые отношения к византийско-магометанскому миру не только этим не ухудшились, но улучшились и обеспечились больше, чем до тех пор. Человек, стоявший в то время во главе Венеции, дож Генрих Дандоло, был более чем девяностолетний старик, но человек светлого ума, смелый и предприимчивый как юноша. Охранять «честь и выгоды» своего отечества было важнейшей целью, которую имел в виду «мудрый и великодушный» человек. Византийцы должны были его остерегаться. У Дандоло была личная причина к мщению, потому что в 1172 году отправленный в Константинополь послом республики, после того, как император Мануил произвел упомянутое злое насилие над венецианцами, находившимися в греческом царстве, он вследствие позорного насилия, был наполовину ослеплен. Теперь, очевидно, приближался час, когда он мог получить удовлетворение как за отнятое зрение, так и за те оскорбления, которые так часто наносились его землякам на Босфоре. Но какие планы относительно греческого царства он мог лелеять уже в начале крестовых вооружений, это «молчаливый» человек не открыл настолько, чтобы до потомства дошли об этом какие-нибудь точные сведения.
Папа Иннокентий чувствовал, что в союзе венецианцев с французскими крестоносцами в будущий крестовый поход входит чуждый элемент. Поэтому он заявил, что может согласиться на заключенный договор только под условием, чтобы французы и венецианцы не вредили никаким христианам, разве только если эти христиане будут мешать походу пилигримов или окажется какая-нибудь другая законная и необходимая для этого причина, но и тогда они могут действовать только с согласия папского легата. Но венецианцы, которые не хотели позволить связать себе таким образом руки, решились ответить, что они не примут признания договора при таком ограничении.
Между тем 24 мая 1201 г. внезапно умер граф Тибо Шампанский, выбранный предводителем крестоносцев. Хотя благочестивый господин оставил пилигримам значительную часть своего имущества и обязал своих рыцарей остаться верными паломнической клятве и без него, но все-таки его смерть произвела такое удручающее впечатление, что многие боялись, как бы предприятие совсем не расстроилось. Остальные крестоносные князья спешили поэтому кем-нибудь заменить Тибо и просили занять его место сначала герцога Одо Бургундского, а затем графа Тибо Барского. Оба уклонились от этого. Тогда Готфрид Вилльгардуэн обратил внимание французского дворянства на маркграфа Бонифация Монферратского, брата того Конрада, который некогда играл большую роль как в Греческой империи, так и в Сирии и умер в ту самую минуту, когда должен был назваться королем Иерусалимским. За этого человека говорило уже его имя, но кроме того это был смелый, с высокими стремлениями, художественным вкусом князь, знаменитый среди рыцарей и певцов того времени. Трудно было найти кого-нибудь лучше, и потому на переговорах, которые он имел с французскими господами в Суассоне осенью 1201, Бонифаций заявил, что он готов присоединиться к их предприятию. Его пример повлиял так, что число крестоносцев во Франции, Германии и Италии увеличилось. Для венецианского дожа маркграф Бонифаций был очень желанным союзником. Если только он походил на своего брата Конрада, то его нетрудно было увлечь на всякую борьбу, обещающую выгоды, если бы даже она была совершенно далека от настоящей цели похода к Святым местам.
Почти в ту же минуту, когда Бонифаций соединился с французами, случилось происшествие, которое должно было, наконец, дать четвертому крестовому походу определенное направление. Летом 1201 года молодой Алексей Ангел, сын ослепленного Исаака и племянник императора Алексея III, бежал из Греции в Италию. Как кажется, ему помогли в этом знатные пизанцы, потому что император только что вошел в дружественные сношения с их смертельным врагом, Генуей. Принц, конечно, тотчас же постарался вооружить Запад против своего дяди и прежде всего обратился с убедительными просьбами о помощи к Иннокентию. Но папа колебался исполнить просьбу, потому ли, что надеялся скорее всего достигнуть соединения греческой и римской церкви при помощи Алексея III, или в нем возбуждало слишком большие недоумения родство принца с немецким королем Филиппом, который женился на Ирине, дочери Исаака. Тогда принц поспешил за Альпы в Германию, искал и нашел при дворе Штауфенов самый дружелюбный прием. И здесь теперь (зимою с 1201 на 1202) впервые было высказано желание, чтобы хотя на первое время крестоносное войско не начинало войны с исламом, а предприняло нападение на Константинополь, чтобы устранить узурпатора Алексея III и возвратить власть в честь слепому Исааку, вместе с юным Алексеем. Король Филипп в особенности рекомендовал дело своего зятя маркграфу Бонифацию и старался через немецких послов привлечь к своему плану крестоносцев и венецианцев.
Таким образом, политика Штауфенов произвела отклонение четвертого крестового похода от Египта и направила его на Константинополь. Правда, Генрих Дандоло, может быть, и раньше имел в виду подобное, но мы об этом ничего положительного не знаем, и очень возможно, что умный дож до этой минуты решился твердо только на то, чтобы во всяком случае воспользоваться силой пилигримов на пользу венецианских интересов, где бы ни представился к тому случай, на греческих или сирийских берегах или даже на берегу Нила. Напротив того, является вполне несомненным, что Дандоло с радостью ухватился за идею Штауфенов, как очень для него благоприятную, и так выполнил ее, как будто он давно ее втайне лелеял и самым зрелым образом взвесил. Кроме того, точно так же верно и то, что немецкая политика повлияла на четвертый крестовый поход только этой идеей и дипломатической поддержкой Алексея, а все остальное было в зависимости от силы и воли Венеции. Поэтому план старого Дандоло повести войско пилигримов для нападения на императора Алексея III составляет собственно решительный момент, который отклонил крестовый поход от его первоначальной цели. С этой минуты дож является настоящим главой пилигримов, и хотя смелого маркграфа Бонифация называют иногда Боэмундом четвертого крестового похода, но могущественный Дандоло в гораздо большей степени заслуживает этого почетного наименования[66].
Ему очень легко было привлечь своих венецианцев к походу на Константинополь. Они уже вооружались и в прежние годы к войне против мусульман и вместе против византийцев. Кроме того, за последнее поколение стало ясно, что такое обширное торговое господство, какое Венеция хотела оказывать в Греческой империи, было несовместимо с сильной императорской властью на Босфоре: или Венеция должна была постепенно занять более скромное положение, или должна была посадить в Константинополе государя, подчиняющегося ее требованиям. Почти так же благоприятно для целей Дандоло было настроение, которым были проникнуты остальные крестоносцы. Среди них было много князей и рыцарей, которые, увлекаясь счастьем, какое выпало на долю их товарищей, особенно в последние годы, на сирийском берегу, на Кипре и в Армении, с радостью обнажали свои мечи для всякого приключения, обещавшего прибыль. Наряду с этим в сердцах пилигримов действовала старая ненависть к грекам, которая уже в крестовые походы 1147 и 1189 года доводила почти до нападения на Константинополь. Поэтому надо было надеяться, что император, возведенный на престол пилигримами, будет ревностно поддерживать римское христианство в борьбе против ислама, так что в конце концов среди самого крестоносного войска сопротивление плану Дандоло могли оказать только те пилигримы, которые, исполненные религиозной ревности и недоступные никакому политическому расчету, требовали войны с Эйюбитами.
Первое завоевание Константинополя
В продолжение весенних и летних месяцев 1202 года в Венеции собрались значительные отряды немецких, французских и итальянских крестоносцев. Однако, число их, и особенно число знатных и богатых людей, далеко не удовлетворило лелеянных ожиданий, потому что некоторые пилигримы, из недоверия к политике Венеции, старались достигнуть своей цели другими путями. Одни пошли в южную Италию, и римская церковь возбудила их и воспользовалась ими для войны против штауфенских рыцарей, которые еще держались там со времен Генриха VI. Другие отплыли из гаваней Фландрии, из Марселя и Генуи в Сирию, но не нашли в Святой Земле случая отличиться, геройскими подвигами. Для других крестоносцев, собравшихся на маленьком островке Сан-Николо ди-Лидо, подле Венеции, первым следствием этого разделения было то, что они никак не могли выплатить сполна 85.000 марок, хотя уплата их в рассрочку и без того была очень замедлена, когда они отдали то, что могли, они остались должны венецианцам еще 34.000 марок. Дандоло не имел причины худо отнестись к этому. Ему представлялось здесь отличное средство воспользоваться пилигримами для своих планов, и он предложил им и венецианскому народу, чтобы долговые деньги были «заслужены» тем, что крестоносцы заплатят своим кредиторам из добычи, которую захватят в походах против врагов Венеции. Как на таких врагов, он указал, во-первых, на граждан города Зары, которые жили, живя морским разбойничеством, причиняли большой вред венецианской торговле в «Венетском море», следовательно, почти на родине. Большая часть пилигримов легко поддалась намерению дожа из-за желания войны и добычи: благочестивая партия, под предводительством Симона Монфортского, правда, сильно протестовала против похода на христианский город, но в конце концов осталась в меньшинстве. Дандоло вызвал к походу половину способных к оружию людей Венеции и выступил сам во главе предприятия. В начале октября 1202 г. великолепный флот из 72 галер в 140 грузовых судов покинул Лидо, заставил мимоходом города Триест и Мулью подчиниться республике св. Марка, а 10 ноября силою вошел в гавань Зары. После этого Симон Монфортский со своими приверженцами пытался еще раз помешать войне, но большинство пилигримов осталось послушным дожу; он настойчиво нападал на город и взял его 24 ноября. Это был большой успех для Венеции, потому что с этих пор, больше чем когда-нибудь прежде, за ней обеспечено было господство в Адриатическом море. Но гораздо большего надо было еще достигнуть, если бы удалось удержать крестоносцев на том пути, на который они вступили.
Этому, во-первых, препятствовала воля папы Иннокентия. Последний уже летом 1202 года отправил в Венецию кардинала Петра Капуанского, как легата крестового похода. Но Дандоло, чтобы отстранить папское вмешательство в свое предприятие, прямо заявил легату, что он должен вернуться обратно, если не захочет принять участие в походе лишь в качестве простого священника. После того послание папы предостерегало крестоносцев, чтобы они не нападали на христианский город Зару под страхом отлучения от церкви, и потому после завоевания Зары можно было ожидать каждую минуту, что церковное проклятие падет на войско пилигримов, встревожит его и, может быть, совсем рассеет. Между тем эта опасность чрезвычайно быстро прошла. Иннокентий милостиво принял смиренное объяснение крестоносных князей, что они не могли действовать иначе по своим обязательствам к венецианцам, простил их и отлучил от церкви только дожа и его народ. Эти нимало не печалились церковным наказанием, а так как папа в то же время позволил другим крестоносцам продолжать сношения с отлученными, чтобы первые могли удержать флот венецианцев для переправы в Сирию, то отлучение от церкви пропало совершенно даром. Точно так же безуспешно остались и повторенные предостережения папы от дальнейших нападений на христианские государства и в особенности на Византийскую империю. Иннокентий настойчиво указывал при этом на то, что греки виноваты в тяжелых преступлениях против Бога и церкви, и что император Алексей в особенности совершил ужаснейшие насилия над своим братьями и законными государями, но «не дело пилигримов наказывать такие грехи». Это возбуждало предположение, что папа хотя запрещал то, чего принципиально не мог позволять, но что если только церковь найдет в этом свою выгоду, то за этим последует одобрение случившегося. Буквы папских заявлений держались в войске почти только фанатики, Монфор с его приверженцами, и они покинули своих сотоварищей, когда действительно был серьезно затеян поход на Константинополь. Но тем легче другие крестоносцы соединились с венецианцами для смелого предприятия.
Дело в том, что после того, как состоялись, с одной стороны, переговоры между дожем и крестоносцами, и между королем Филиппом и принцем Алексеем — с другой, в лагерь при Заре, где зимовала вся армада, явились около нового 1203 года штауфенские послы и настойчиво просили о помощи против узурпатора Алексея III. Они обещали за это от имени принца даровое содержание и 200.000 марок серебра. Кроме того, Алексей предоставит в продолжение года в распоряжение крестоносцев 10.000 человек для войны с Эйюбитами, до конца своей жизни будет содержать на жалованье в Святой Земле 500 воинов, и, наконец, будет стараться о том, чтобы греческая церковь подчинилась римскому престолу. Такое предложение было для войска чрезвычайно заманчиво. В виду был славный бой и богатая награда, наказание греков за вековую несправедливость и вступление их в церковное соединение с Римом, разве не должны были пилигримы воспользоваться таким блестящим случаем, чтобы приобрести самые очевидные выгоды как для самих себя, так и для римских христиан, и при этом в особенности для папы Иннокентия. Правда, крестоносцы еще раз впали в сильную распрю: массы требовали, чтобы их вели в Аккон, в Александрию, но большинство предводителей войска, между ними также епископы и аббаты, стояли вместе с немецкими послами за поход в Константинополь и мало-помалу угомонили всякое сопротивление. Генрих Дандоло увидал себя, наконец, у цели своих желаний. В мае 1203 он повел свой флот, на котором находился теперь и принц Алексей, мимо Диррахиума и Корфу и вокруг Пелопоннеса в Эгейское море. Главной целью войны он считал не покорение провинций, а подчинение «царственного города» при Босфоре, хотя принц Алексей в некоторых береговых городах и островах был тотчас провозглашен императором Алексеем IV.
Но было ли мыслимо, чтобы дож взял сильную крепость с теми 40.000 человек, каких он в целом едва насчитывал? Еще во время Мануила Комнена было бы безумно питать такие дерзкие намерения. Но теперь вещи стояли иначе. Алексей III был жалкий человек, который ленился и наслаждался в своем великолепном дворце и предоставил заботы о правлении государством своей жене Евфросинии вместе с ее любовниками. Последствия этого обнаружились самым ужасным образом. Подданные были доведены до отчаяния бессмысленной тягостью податей и всякого рода насилиям. Сокровища, которые из них выжимал императорский двор, служили только для дикой расточительности: сухопутное войско ослабело, а флот был «превращен в серебро», т. е. расснащен и материал продан. В некоторых провинциях то наместники, то генералы или богатые землевладельцы восставали и пытались основывать самостоятельные княжества. Далекий Трапезунт уже давно почти отделился от империи, теперь один дикий воин, Лев Сгурос из Навплии, завоевал северо-восток Пелопоннеса и среднюю Грецию, очевидно, с целью отделить от империи весь юг Балканского полуострова до Фессалии; в Крите и на других островах гордые владельцы латифундий господствовали так независимо, как великие бароны в феодальных государствах Запада. При таких обстоятельствах Византийская империя уже целые годы должна была бы пасть от всякого внешнего энергического нападения. Всего опаснее для нее были бы сельджуки, если бы некогда султан Килидж Арслан Иконийский не разделил своего царства между сыновьями и они не вступили бы после смерти отца (1193) в распри друг с другом. Благоприятный случай — настойчиво повести войну с расстроенной силой сельджуков, конечно, был пропущен, но все-таки империя держалась против этого, теперь ослабленного, врага только с сравнительно небольшою потерей в земле и людях. Но зато болгары в неоднократных набегах и грабежах победоносно проникли во Фракию и в Македонию: их князь Иоанн, как выше упоминалось, находился в дружеских сношениях с папой Иннокентием, и именно теперь кардинал Лев Санта Кроче был на пути в Болгарию, для венчания Иоанна королем, что и произошло в ноябре 1203 года.
Великая империя производила ко всему этому впечатление старческого упадка, и опытный Дандоло был совершенно прав, когда старался утешить своих сотоварищей, впадавших иногда во время пути в Константинополь в уныние, указанием на их свежую, сильно превосходящую неприятеля, юношескую силу. В конце июня флот отплыл в Босфор и сначала бросил якорь у азиатского берега близ Скутари. Император Алексей оставался долго в бездействии перед надвигающейся бурей. Наконец, он впопыхах собрал из провинций в Константинополь и Перу сколько возможно больше войска, запер великолепную бухту Золотого Рога остатками своего флота и громадной железной цепью. Но корабли были наполовину хламом, а большинство солдат недисциплинированны и трусливы. Правда, число их было больше, чем число франков, но способными к битве оказались только несколько храбрых византийских офицеров, северные наемники варяги (варанги) и разве еще пизанские колонисты в Константинополе, которые, по старой ненависти к венецианцам, вступили в ряды греческого войска. Раньше чем началась борьба, император сделал попытку купить отступление врагов деньгами, но гордые предводители франкского войска не хотели этого слышать. 5 июля нападение началось штурмом предместья Перы, крестоносцы счастливо пристали к европейскому берегу и легко оттеснили императорские войска обратно в столицу. 6 июля Дандоло разорвал гаванскую цепь, уничтожил византийские корабли и вошел со всем своим флотом в Золотой Рог. После нескольких дней, занятых приготовлениями к главному нападению, сухопутное войско двигалось вверх по берегу Золотого Рога, затем перешло через Батисский мост и расположилось лагерем перед северным углом крепостных стен, которые окружали там Влахернский дворец. Флот следовал за движением войска и направил свои галеры, снабженные метательными орудиями и подъемными мостами, на ту часть неприятельских укреплений, которые тянулись от Влахерны вниз по Золотому Рогу. С 12 июля бушевала здесь почти беспрерывная битва. Способные предводители греков, в особенности зять императора, Федор Ласкарис, старались утомить неприятелей вылазками и удержать от начала настоящей осады, но все-таки мало сделали против стальных рядов франков. 17 июля последние поднялись со всеми силами на приступ. Их сухопутное войско не имело успеха, потому что варанги и пизанцы оказали твердое сопротивление, зато венецианцы взяли одну башню, потом целую полосу стены и крепко утвердились в городе на юго-восток от Влахерны. Отчаяние греков принуждает, наконец, трусливого императора выступить с большой силой против небольшого сухопутного войска франков и уничтожением его подорвать успех венецианцам. Но рыцари непоколебимо выдерживают натиск огромных масс, приблизительно в 100.000 человек. Греки изумляются, колеблются и, наконец, в диком замешательстве бегут обратно в город. Возвращающегося домой императора встречают насмешками и угрозами, и он решается бежать. В следующую ночь он покидает столицу, захватив коронные ценности в десять центнеров золота, и бежит в Дебельтон в северо-восточной Фракии, на берегу Черного моря, преследуемый проклятиями всех патриотов. При известии о его бегстве слепого Исаака вывели из заточения, а рано утром 18 июля среди торжественного ликования его снова провозглашают императором. Франки заявляют согласие на это, потому что Исаак признал и для себя обязательным условием того договора, который они заключили в Заре с принцем Алексеем. Принц, сопровождаемый крестоносными князьями, торжественно въезжает в «царственный город» и 1 августа его, с именем Алексея IV, венчают как соправителя.
Так необыкновенно быстро и счастливо было достигнуто то, чего планы так долго строились. Похититель престола был изгнан, и империя подчинена воле франков. Венецианцы и крестоносцы должны разбогатеть от золотой награды, византийское войско должно сражаться вместе с латинцами против Эйюбитов, и греческая церковь должна подчиниться римскому папе.
ebooksa