История крестовых походов

Завоеванный город представлял страшное зрелище. Хотя здания и даже укрепления были очень мало повреждены, но лишь немногие истощенные жители плелись по некогда многолюдным улицам, и даже у большинства их были зародыши смертельной болезни[73]. Зато пилигримы захватили много денег и имущества, так что, хотя некоторые из них утаили большие ценности, им все-таки осталось на общий дележ 400.000 червонцев. Затем победители устроились в городе по-домашнему, уничтожили все следы осады, обратили мечети в христианские церкви, особенно великолепную главную мечеть, которая была украшена 141 мраморной колонной, и распространили свое господство набегами в окрестностях. Во время одного такого похода они завладели без битвы, так как испуганные мусульмане бежали, сильной крепостью Танис, которая господствовала над богатым рыбой озером Мензале и представляла для Дамиетты прекрасное фланговое прикрытие.

Известие о всех этих успехах возобновило на западе одушевление к священной войне: теперь с уверенностью ожидали, что господство креста на Ниле и Иордане скоро будет обеспечено навсегда, и папа Гонорий почтил легата Пелагия именем второго Иисуса Навина[74]. Напротив, в Каире и Дамаске все было полно горя и страха. Рассказывают, что Алькамил громко плакал о падении Дамиетты и рвал на себе бороду. Его брат Альмуаззам уже весною 1219 г. отдал приказ снести несколько главных крепостей Палестины и срыть стены Иерусалима, потому что ему казалось невозможным долго удержать Святую Землю против христиан. Начатое в то время печальное дело продолжалось и теперь и мусульманские жители Иерусалима толпами бежали из своих жилищ, как будто их преследовал неприятель.

Между тем, и радость христиан, и отчаяние их противников были только отчасти основательны. Завоевание Дамиетты не имело того чрезвычайного значения, которое в ту минуту приписывалось ему со всех сторон. Крестоносцьг должны были рано или поздно опять потерять этот город, если бы кроме него не подчинили своему господству весь Египет. Но достанет ли у них силы для этого, было в высшей степени сомнительно ввиду все еще значительной оборонительной силы Эйюбитов.

Уже в течение года ход событий ясно показал, что предстояло преодолеть еще очень большие трудности, чтобы довести дело Креста на Ниле до полной победы. Опять значительные отряды пилигримов вернулись обратно на родину и хотя со всех сторон прибывали на их место новые воины, но войско подкреплялось этим едва ли достаточно для того, чтобы с ним подчинить богатый и густо населенный Египет. К этому присоединились гнусные раздоры среди христиан в Дамиетте. Король Иоанн Иерусалимский желал, чтобы город был присоединен к его владениям. Легат долго возражал ему, наконец наполовину согласился, но своим первоначальным отказом и вообще своим безмерным властолюбием вызвал среди пилигримов раздражение, которое много раз доводило до возмущения и кровопролития. Кроме того, дела северной Сирии оказывали в это время вредное действие на крестовый поход. А именно, князь Боэмунд IV в 1216 году был вытеснен из Антиохии своим соперником, принцем Рубеном, и ограничен одним Триполисом. Но в мае 1219 умер покровитель Рубена, старый король Армении, Лев. После его смерти Боэмунд опять завладел Антиохией, а Армения впала во внутренние смуты, которые подали антиохийцам или вообще франкам надежду приобрести большее влияние в этой стране. Король Иоанн, услышавши об этом в лагере под Дамиеттой. потерял всякую охоту к войне в Нильской долине. Поэтому он покинул крестоносцев и вернулся в Сирию с желанием приобрести из этих дел какую-нибудь выгоду для себя. Здесь он оставался до лета 1221 года, не найдя все-таки случая для исполнения своих желаний, и потребовались многократные церковные увещания и обещания для того, чтобы побудить его к завершению египетского похода.

Во время его отсутствия легат Пелагий несколько раз пытался увлечь войско к большому нападению вверх по Нилу. Духовенство Дамиетты по большей части вторило представителю папы, но рыцари так же единодушно объявили, что войско слишком слабо, чтобы осмелиться идти на такой риск, но что надо дождаться, во-первых, дальнейшего подкрепления с Запада, а во-вторых, возвращения короля Иоанна из Сирии. Легат просил и требовал, чтобы за ним следовали, порицал и грозил в резких словах за эту медленность, но, несмотря на все это, деятельность всего войска ограничилась в течение 1220 года незначительными набегами.

Эйюбиты, конечно, как нельзя лучше воспользовались данным им таким образом временем. Алькамил занял у города Мансуры[75] на Ниле, в нескольких переходах на юг от Дамиетты, очень сильную позицию, защищенную окопами, и беспокоил крестоносцев своими эскадрами, которые подстерегали на море именно прибывавших пилигримов. Альмуаззам между тем опустошил христианские пограничные области Сирии, разрушил вновь построенную крепость Цезарею и с большими силами осадил замок Пилигримов, но не мог одолеть доброго сопротивления пилигримов, которым принадлежала эта крепость, и возвратился пока обратно в свою землю.

Наконец, весною 1221, стала приготовляться развязка. В мае прибыли сильные немецкие войска под предводительством герцога Людовика Баварского, епископа Ульриха Нассауского и других вельмож Немецкой империи. Это были только предшественники большей славы, которую несколько месяцев спустя намеревался вести на Восток император Фридрих II, и до его прибытия, как много раз и настойчиво просил Фридрих, более крупные предприятия должны были быть отложены. Но нетерпение и тщеславие легата не знали теперь границ[76]. Он обратился к герцогу Людовику и его сотоварищам, которые, как все новоприбывшие пилигримы, горели жаждою сражаться, уговорил их согласиться с его мнением и с их помощью мало-помалу склонил все войско к немедленному нападению на главные позиции неприятельского войска. Счастливый успех его был бы, может быть, возможен, если бы приготовления к походу были закончены быстро в глубокой тайне, и если бы затем сделано было с быстротой молнии нападение на мусульман. Но как раз наоборот, пилигримы производили свои вооружения совершенно открыто и не торопясь, выдали таким образом всему свету и пропустили ту минуту, которая могла дать им победу. Когда они наконец, 17 июля, начали поход, им, кроме мусульманского оружия грозил уже самый страшный враг который может встретиться незнакомому с местностью войску в низменностях Египта это — ежегодный разлив Нила. Поэтому они были обречены заранее на погибель, и если бы они шли против Мансуры даже с сильным войском и с большим флотом, хорошо вооруженные и в строгом порядке, они и тогда шли бы «как птицы в западню и рыбы в сеть».

В Каире известие о намерениях крестоносцев возбудило сначала ужас и в высших и в низших сферах. Но Алькамил не дал себя испугать повторяя воззвания к народу, угрожая смертной казнью тем, кто будет уклоняться, он сколько было возможно усилил свое войско и просил как можно скорей помощи у своих родственников и друзей в Сирии и даже в Месопотамии. Когда затем христиане двинулись против него, он, хотя мужественно пошел в битву, но в то же время предлагал им новый мир. Им предоставлялось получить прежнее Иерусалимское королевство в том же объеме, как уже прежде им было обещано, если за это они согласятся очистить Дамиетту. На этот раз, по-видимому, высказалось за принятие мира еще больше голосов, чем было до завоевания Дамиетты, не было также недостатка и в разумных предостережениях от страшной судьбы, которой шли слепо навстречу, но легат Пелагий, завоеватель Дамиетты, был далек от того, чтобы присоединиться к миролюбивым желаниям своих сотоварищей — он верил в свое счастье и добился того, что, Алькамил во второй раз получил отрицательный ответ[77].

Этот ответ был тем большей глупостью, что еще до этого (24 июля) христиане дошли до крепкого лагеря мусульман при Мансуре и должны были убедиться, что здесь нельзя надеяться на легкую победу, а что, напротив, предстоит тяжелая и долгая борьба. Они также раскинули лагерь, окружили его валами и рвами и стали ждать благоприятного случая для нападения на неприятеля. Но неприятель получил свою выгоду от этой проволочки. Отличные войска из Сирии и Месопотамии подкрепили мало-помалу ряды мусульман; вода в Ниле поднялась и наполнила все каналы в низменности, наконец египтянам удалось через один канал, который именно теперь, вследствие начавшегося разлива, стал судоходен, пройти в тыл христианам с большим и сильно вооруженным флотом. 18 августа египтяне напали на христианские корабли и часть их была уничтожена, затем многочисленные отряды легких войск были распределены вокруг лагеря пилигримов, мосты и дороги, которые вели на север к Дамиетте, были разрушены и были прорваны плотины, которые удерживали воды Нила от полей между Мансурой и Дамиеттой. Вскоре крестоносцы очутились точно на острове, тесно окруженные пучинами могучей реки и превышавшими численностью массами неприятельского войска. Христиане упрямо держались еще до 26 августа, но в этот день они решили в темноте следующей ночи, если возможно, спастись назад в Дамиетту. Между тем дисциплина войска была уже глубоко поколеблена, тайна отступления не была сохранена и в то время, как тесно сплоченные колонны нерешительно и ощупью шли по мокрым тропинкам, неприятель со всех сторон напал на это шаткое войско. За несчастной ночью наступил еще более несчастный день — все страшнее развертывалось превосходство силы обоих неприятелей, водной пучины и мусульман. Правда, и теперь христианские рыцари бились бесстрашно; и многие из них, в особенности тамплиеры и король Иоанн, который именно к началу этого похода возвратился в Египет, вызывали удивление врагов своей силой и смелостью; но никакая человеческая сила не могла уже отвратить судьбу этого войска. Еще вторую ночь и второй день пилигримы продолжали плестись медленно и с трудом, но когда съестные припасы вышли и даже самому храброму оставался только выбор между разными родами смерти, тогда христиане отправили посольство к Алькамилу и просили мира.

Мусульмане самым точным образом знали отчаянное положение их противников, потому что чего они не видали сами, они подробно узнавали от малодушных перебежчиков. Поэтому многие из их военачальников, возбужденные победоносной гордостью и жаждой мщения, требовали уничтожения христианского войска. Но Алькамил думал иначе и даже в эту минуту величайшего триумфа решил держаться наследованной им от отца умеренной и мягкой политики. И действительно, никогда такая политика не была более основательна, чем именно теперь, потому что великодушное отношение к глубоко униженному врагу давало возможность закончить на некоторое время кровопролитную религиозную войну и в особенности снова приобрести Дамиетту, ключ Египта, между тем, как несомненным следствием безжалостной суровости было бы то, что Дамиетта оставалась бы в руках христиан и новые крестоносные войска с удвоенной яростью обрушились бы на благословенные равнины Нильской долины из казавшихся неисчерпаемыми человеческих запасов Запада. Таким образом 30 августа 1221 г. Алькамил заключил мир с пилигримами на условии, что они получат свободный выход оттуда, но зато очистят Дамиетту и весь Египет. Установленное этим всеобщее перемирие между христианами и магометанами должно было сохраняться на последующие восемь лет и в течение этого срока мог объявить о его прекращении только какой-либо западный коронованный король, который бы прибыл в Святую Землю.

Но исполнению этого мира мешало одно серьезное препятствие, потому что именно в то время пристало к Дамиетте опять посланное императором Фридрихом сильное войско, в рядах которого известие о происшедшем вызвало не только печаль, но и озлобление против побежденных товарищей, главным образом против легата Пелагия, высокомерного виновника такого великого несчастья. Подобное, но еще более печальное настроение господствовало среди гарнизона и остального христианского населения Дамиетты, причем итальянцы и в числе их опять венецианцы были особенно необузданы. Правда в прежнее время они заботливо поддерживали дружеские отношения с Эйюбитами, но после жарких битв последних лет они пришли к убеждению, что для их торговых интересов был бы полезней другой образ действий. Они хотели во что бы то ни стало удержать Дамиетту, так хорошо расположенную для распространения их торговых сношений в странах юга, они взялись за оружие и решительно отказывались от сдачи города. Между тем они вскоре убедились, что их сил было недостаточно для продолжительного сопротивления, и тогда наконец они вместе с остальными итальянцами и немцами, которые к ним примкнули, также подчинились условиям мира. 7 сентября Дамиетта была очищена и вскоре за тем все крестоносцы покинули страну фараонов, которая питала их несбыточными надеждами для того, чтобы приготовить им наконец самые горькие разочарования.

Император Фридрих II и римская церковь

Войны, которые вели на востоке король Андрей Венгерский, герцог Леопольд Австрийский, кардинал Пелагий и все их сотрудники от 1216 до 1221 года, никогда, как было указано выше, не касались главной коренной области прежнего Иерусалимского королевства. Частью эти войны простирались на внутренние местности христианских прибрежных городов Аккона, Тира и Сидона, частью они направились на юг против Египта, так что решительно избегался в особенности город Иерусалим. Причину этого, кроме стремления к завоеваниям в других местах, указывали иногда в том, что поход против Иерусалима был слишком рискованный, так как в той местности недоставало воды. Но, кроме этого указания на недостаток воды, который там действительно тяжело чувствовался, надо без сомнения искать также нечто иное. Сирийский берег, к северу от Аккона, был покрыт христианскими городами, которые, вследствие их живой торговли и богатой земледельческой культуры в окрестностях, все еще пользовались высокой степенью процветания. Напротив того, южная Палестина после войн с Саладином находилась по большей части в крайнем запустении. Эйюбиты, хотя и на своей собственной земле производили здесь несколько раз самое печальное разорение, чтобы затруднить христианам новое утверждение в этих местах. С тех пор восточные крестоносные князья, как и итальянские купцы, имели очень мало интереса к новому завоеванию Иерусалима: теперь им хотелось прежде всего распространить свои прибрежные владения внутри страны или же основать в Дамиетте и Александрии вторые Аккон и Тир. Таким образом, они смело отклоняли военный пыл масс пилигримов от главной цели всех крестовых походов, от Святого города, и отваживались на предприятия, которые только при самом блестящем успехе могли бы поддержать одушевление христианского мира к войне против Ислама.

Но одновременно и в несчастном совпадении с тем как священная война получили мирской характер, настроение крестоносцев Запада достигло такой страстной экзальтации, которая переходила меру возможного и этим уже приблизила поворот к холодному равнодушию.

Аскетические тенденции того времени в несчастном детском крестовом походе довели многие тысячи невинных существ до смерти и плена, а иерархическая необузданность римской курии приготовила почву, на которой духовное лицо, высокомерный слепой ревнитель могло даже взять на себя предводительство над военными людьми. Правда, во время Урбана II папский легат Адемар Монтейльский также становился во главе пилигримов, но самое предводительство в походе он все-таки скромно предоставлял военным людям. Иначе поступал кардинал Пелагий, который сам, и довольно часто из своей головы, хотел руководить движениями Востока и не пренебрегал даже пользоваться давлением религиозного возбуждения, чтобы сломить прекословие его воли. Речь его переполнялась призывами к покаянию, ужасными угрозами наказания и жалобами на измену святой Церкви, он вынудил князей и рыцарей следовать за ним, но в то же время в непоправимом поражении выказал глубокую беспомощность духовного ведения войны. На Западе этот удар почувствован был самым горьким образом: как велика была радость, какую вызвало некогда завоевание Дамиетты, так глубока была горесть при падении города. И какие надежды на окончательную победу могли оставаться теперь, когда даже самое фанатическое напряжение всех сил приводило только от одной неудачи к другой?

Между тем громадное движение, которому дал волю Иннокентий III, еще не совсем улеглось. Самый могущественный из всех, кто принял крест в 1215 году, император Фридрих II еще не исполнил своего обета. Все ждали, что он в скором времени двинется на Восток, и что поэтому в мирном договоре между Алькамилом и крестоносцами принято было условие, что мир может быть нарушен только каким-либо коронованным западным королем, который прибудет на Восток. Итак, если бы при крестовом походе Фридриха светские и духовные власти, рыцарство и аскетизм действовали единодушно и обузданно, то освобождение Иерусалима и обеспечение христианского господства на Востоке, может быть, были бы еще возможны.

Молодой Штауфен принял крест в июле 1215 года по своему собственному желанию. Он был тогда побужден к этому, вероятно, религиозными и политическими соображениями. Незадолго перед тем и как бы на лету он присоединил к своему сицилийскому государству немецкую королевскую корону с правом на римскую империю, и с этим он унаследовал все честолюбивые планы своего рода. Его душа была полна «благодарности за Божию милость» и его властительская гордость стремилась идти по пути Фридриха I и Генриха VI как в Европе, так и в Азии. Поэтому он принес крестоносный обет частью из благочестия, частью несомненно из честолюбия, и, если религиозное настроение недолго держалось в его сердце, зато его стремление к распространению императорского могущества на государства Востока оставалось всегда одинаково сильно. Но довольно долго ему было невозможно сделать дальнейшие шаги для удовлетворения того стремления. Пока был жив его противник, император Оттон IV, который, несмотря на тяжелые поражения с непоколебимостью продолжал борьбу, Фридрих не мог сделать даже серьезных приготовлений для своего похода в Сирию. Когда 19 мая 1218 Оттон умер, он, правда, надеялся скоро достигнуть своей цели и поэтому не только высказывал надежду усиленно заняться крестоносными делами на рейхстаге, созванном в Магдебурге на март 1219, но даже просил папу произнести отлучение от церкви всех прелатов и князей, принявших крест, если они не исполнят своего обета до Иванова дня 1219 г. Но вскоре после того он увидал, что положение его и его дома в Европе не было еще упрочено достаточно для того, чтобы предпринять крестовый поход в Азию без опасности для спокойствия родины. Он хотел, чтобы сначала его сынок Генрих был выбран немецким королем, т. е. его преемником, а сам он коронован императором. Когда в течение 1220 года он достиг того и другого, он нашел, что настал час предпринять борьбу с исламом, предпринять обширные вооружения в Германии и в Италии, весною и летом 1221 г. послал, как мы видели, находившемуся в Египте крестоносному войску очень значительные подкрепления и подавал надежду на скорое начало своего собственного похода.

Папа Гонорий мог бы после того быть очень доволен отношением императора к делу священной войны. Правда, нельзя отрицать, что Фридрих сделал ошибки, когда много раз обещал крестовый поход и до сих пор, по крайней мере лично, не исполнял его. Но при этом он провинился не столько замедлением предприятия, сколько тем, что в юношеской необузданности он слишком рано взял на себя обязательство крестового похода и этим возбудил ожидание, удовлетворить которое тотчас он не был в состоянии. Гонорий сначала сам признавал это и поэтому только умеренно побуждал императора к походу, но в конце концов, хотя по причинам, не имевшим первоначально ничего общего с крестовым походом, он стал очень раздражен против Фридриха. Этот молодой Штауфен, которым римская церковь хотела воспользоваться только как орудием для того, чтобы сломить могущество императора Оттона IV, в течение немногих лет так возвысился благодаря своим дарованиям и своему счастью, что в нем как бы снова воплотились самые блестящие времена былого императорского величия. Папа и кардиналы, которые со времени могущественного Иннокентия более чем когда-либо считали себя настоящими властителями мира, увидели, что такой соперник угрожает им и теснит их, и поэтому с радостью пользовались каждым случаем, чтобы приготовить могущественному государю какое-нибудь унижение.

Нельзя было найти лучшего случая, чем тот, который заманчиво представляло страшное бедствие христиан в Египте. Потеря Дамиетты прежде всего была виной кардинала Пелагия, следовательно как бы виной самой церкви: если бы теперь сделать ответственным за это императора, так как он замедлил вовремя начать поход, то можно было освободить церковь от тягостного упрека и повредить достоинству Фридриха порицанием, которое, как оно ни было неосновательно, нелегко было опровергнуть. Поэтому Гонорий не побоялся в письме от 19 ноября 1221 г. свалить на императора всю вину страшной неудачи египетского похода и угрожать ему отлучением от церкви, если он будет и впредь так легкомысленно пренебрегать делом Бога, как до сих пор. Правда, Фридрих мог бы в ответ на это указать, как мало он заслужил такие жестокие слова, но эти слова были уже сказаны и остались с тех пор сильным оружием в руках церкви против императорской власти. Самое худшее было при этом то, что согласие церковной и светской власти, без которого Фридрих тоже не надеялся многого достигнуть на Востоке, было нарушено, прежде чем он мог приготовиться к своему собственному крестовому походу.

Несмотря на это, император был готов поправить несчастие, с Дамиеттой, насколько было в его силах. В апреле 1221 года он по желанию папы встретился с ним в Вероли, в области церковного государства, обещал созвать в Вероне конгресс для ускорения крестового похода и даже поклялся начать поход в то время, которое определил Гонорий. Вскоре после того несколько императорских кораблей отплыли в Сирию для того, чтобы привезти на веронский конгресс кардинала Пелагия, короля Иоанна и патриарха иерусалимского вместе с другими сирийскими вельможами. В ноябре они высадились в Бриндизи, но конгресс не состоялся отчасти потому, что Гонорий тем временем заболел, отчасти потому что Фридрих был весь поглощен страшным восстанием мусульман, которые в то время еще в большом количестве населяли Сицилию. Зато в марте 1223 года выздоровевший папа, император, сирийские вельможи и многие сановники, а именно епископы Германии и Италии, собрались в Ферентино в римской Кампанье. Здесь Фридрих снова повторил присягу, которую принес уже в Вероли, и этим обязался двинуться в Сирию в тот день, который тотчас утвердило собрание — 24 июня 1225 г., следовательно, несколько больше, чем через два года. Он согласился также на предложение, которое имело целью самым тесным образом слить его интересы с интересами Святой Земли. А именно, он незадолго перед тем овдовел, так как его первая супруга Констанция умерла 23 июня 1222 г., а у короля Иоанна Иерусалимского, от умершей также тем временем его жены Марии-Иоланты, была дочь Изабелла, наследница Иерусалимского королевства. Ее рука была теперь предложена императору и он охотно согласился на план брака, который обещал приобретение Иерусалима для него и для его дома.