– Потяни папу за бороду, – говорил он, гордясь тем, какая крепкая у малыша хватка.
– Потяни папу за уши!
– Дергай папу за нос!
На той же неделе, когда малыш сделал первые осторожные, неуверенные шажки, он и заговорил. Неудивительно, что первым словом, которое он смог произнести, было «па». От этого короткого слога, с которым маленький человечек обращался к нему, Роба переполнили восхищение и любовь – до такой степени, что он едва мог поверить в то, какое счастье ему привалило.
Теплым весенним днем он уговорил Мэри прогуляться вместе на армянский базар, прихватил и Роба Джея. Оказавшись на базаре, поставил сынишку на землю рядом с лавкой кожевника, и Роб Джей, пошатываясь, сделал несколько шагов к Приске. Бывшая его кормилица вскрикнула от восторга и чуть не задушила мальчика в радостных объятиях.
Возвращаясь домой в Яхуддийе, супруги улыбались и здоровались то с одним, то с другим. Хотя после отъезда Фары ни одна женщина квартала не сблизилась с Мэри, европейку из «ненаших» больше никто не проклинал; евреи Яхуддийе привыкли к ней.
Немного позже, когда Мэри готовила плов на обед, а Роб прививал в саду одно из абрикосовых деревьев, из дома по соседству выбежали две маленькие дочки Мики Галеви и стали в садике Роба играть с его сыном. Роб наслаждался всей душой, слушая их громкие крики. Ему подумалось, что на свете есть люди и похуже, нежели евреи квартала Яхуддийе, да и в самом Исфагане существуют места куда хуже этого квартала.
Однажды Роб услыхал, что аль-Джузджани будет читать учащимся лекцию о вскрытии свиньи. Он тут же вызвался ассистировать. Животное, выбранное для демонстрации, оказалось могучим кабаном с клыками, напоминавшими миниатюрные слоновьи бивни, крошечными глазками, длинным телом, покрытым густой порослью жесткой серой щетины, и мощным волосатым половым органом. Этого кабана зарезали еще вчера, о чем свидетельствовал и запах, однако откармливали его зерном, а потому и запах рассеченного желудка, кисловатый, напоминал запах бродящего пива. Роб давно усвоил, что такие запахи сами по себе не плохи и не хороши, просто каждый был по-своему интересен, потому что мог рассказать целую историю. Впрочем, напрасно он присматривался, принюхивался и настойчиво шарил руками в животе, среди кишок: ничто не подсказывало ему, отчего же проистекает боль, поражающая правую сторону живота. Аль-Джузджани, которого занятие интересовало больше, чем предоставление Робу возможности удовлетворять свое любопытство, проявил вполне понятное недовольство тем, что ассистент слишком долго копается во внутренностях животного.
После окончания занятия Роб, нимало не просветившись, пошел встретиться с Ибн Синой – здесь, в маристане. С первого же взгляда на главного лекаря он понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее.
– Их схватили – мою Деспину и Карима Гаруна.
– Сядьте, господин, успокойтесь, – ласково сказал ему Роб, видя, что Ибн Сина потрясен; его лицо, выражавшее крайнее удивление, как-то сразу постарело.
Сбылись самые страшные опасения Роба. Он заставил себя задавать положенные вопросы и без труда выяснил то, что и предполагал: обвинения им предъявлялись в супружеской неверности и прелюбодеянии.
Люди, посланные Кандраси, в то утро проследили Карима до самого дома Ибн Сины. Муллы вместе с воинами ворвались в каменную башню и схватили любовников.
– А что же евнух?
В мгновение ока Ибн Сина окинул Роба взглядом, и тот испытал отвращение к самому себе – он понял, какие тайны приоткрывает сам этот вопрос. Однако Ибн Сина лишь печально покачал головой:
– Вазиф погиб. Если бы они не убили его, подкравшись из-за угла, он никого бы не допустил в башню.
– Чем же мы можем помочь Кариму и Деспине?
– Помочь им может один только шах Ала ад-Даула, – ответил Ибн Сина. – Надо повергнуть прошение к его стопам.
Вместе с Ибн Синой Роб поехал по улицам Исфагана, а встречные отводили в сторону глаза, не желая унижать Ибн Сину своей жалостью.
В Райском дворце их встретил Капитан Ворот. Он проявил любезность, положенную в отношении Князя лекарей, но вместо шахского кабинета провел их в передний покой.