– К стыду своему, я сам входил в тот совет, который присвоил этому аль-Гури звание лекаря, – с горечью произнес он.
– Но вы же не могли провидеть будущее и знать, что он совершит эту ошибку, – мягко сказал Роб. Аль-Джузджани это, однако, не утешило.
– Какая жестокая насмешка! – воскликнул он. – Величайшего врачевателя погубил бестолковый хаким!
– Учитель в сознании?
– Он дал свободу своим рабам, – сказал, кивнув утвердительно, мулла, – а имущество свое велел раздать беднякам.
– Можно мне войти?
Аль-Джузджани махнул рукой.
Оказавшись в комнате, Роб испытал потрясение. За те четыре месяца, что они не виделись, плоть Ибн Сины словно истаяла. Закрытые глаза глубоко запали, черты лица заострились, натягивая восковую кожу.
Аль-Гури причинил своим лечением вред, но это лишь ускорило неизбежную развязку, к которой шел рак желудка.
Роб взял Ибн Сину за руки; там уже оставалось жизни так мало, что Робу даже трудно было что-то выговорить. Глаза Ибн Сины открылись, и его взгляд пронизал Роба. Тот почувствовал, что эти глаза способны проникать в его мысли, так что притворяться не имело смысла.
– Отчего так происходит, Учитель, – с глубокой грустью спросил он, – что лекарь, могущий делать столь многое, уподобляется гонимому ветром листку, а подлинная власть остается у одного лишь Аллаха?
К его несказанному удивлению, исхудавшее лицо Учителя озарилось светом улыбки. И Роб внезапно понял, чему улыбается Ибн Сина.
– Это та самая загадка? – робко спросил он.
– Это она… мой европеец. И ты должен весь остаток своей жизни… провести в поисках… разгадки.
– Учитель!
Но Ибн Сина снова закрыл глаза и не отвечал. Роб немного посидел с ним в молчании.
– Я мог бы, никем не прикидываясь, поехать в другие места, – проговорил он по-английски. – В Западный халифат: в Толедо, в Кордову. Но я услышал об одном человеке. Об Авиценне, арабское имя которого будто заколдовало меня и заставило дрожать, как в ознобе. Абу Али аль-Хуссейн ибн Абдалла ибн Сина.
Старик не мог понять из этого ничего, кроме собственного имени, но открыл глаза и слабо сжал руки Роба.
– Только коснуться края вашей одежды. Величайшего в мире врачевателя, – прошептал Роб.
Он едва мог вспомнить лицо усталого, сломленного жизнью плотника, своего родного отца. Цирюльник относился к нему по-человечески, но никакой любви к нему не питал. Сейчас перед Робом был человек, который стал ему настоящим духовным отцом. Роб забыл о накопившихся упреках и помнил лишь о том, что было крайне необходимо: