— О, ужас… — пробормотал Павлов. — О, ужас. Скажите мне, уважаемый коллега, это шизофрения, или наши взялись серьезно?
— Учти, опасный разговор. На статью потянет.
— Ой, да ладно тебе. Все равно ничего не получится.
— Отчего же? Сначала как пробный шар красивые большие кошечки, потом умные обезьянки… Ага?
Павлов вытаращился на Шаронова так, что тот подался назад.
— Слышь, ты, чудо, — сказал Шаронов. — Ты хоть пытался узнать, зачем тебе заказали гражданку? Или по-прежнему лишних вопросов не задаешь? Всегда готов, и все такое?
— В задании указано — домашнее животное декоративного профиля со вспомогательной охранно-сопроводительной функцией. И… И что?
— Да расслабься, я так, подумал вслух. Игры разума. Никто не знает, для чего твои рыжики. То есть, кое-кто знает, но молчит. Хотя, согласись, обезьяны — это симптоматично… Первый звоночек.
Завлабы немного помолчали. Павлов вспомнил, что, по слухам, в ветхозаветные советские времена какие-то шарлатаны предлагали атаковать противника с помощью дрессированных ядовитых змей. А еще говорили, в некой сверхсекретной лаборатории настоящие, без дураков, матерые лжеученые — некуда печать ставить — растили то ли боевого таракана, то ли дистанционно управляемую саранчу.
— Ладно, — Павлов вздохнул. — Мне надо готовиться к представлению. Так уж и быть, говори, уважаемый коллега. Добивай бездарного.
— Все просто. Странно, почему ты сам не допер — наверное, и вправду глаз замылился. На рыжих кисках можешь ставить крест. Жалко, да. Мне и то жалко. Но эту серию не переделать. Ты им выхолостил эмоциональную сферу, ясно? В погоне за управляемостью. Вот и вся твоя проблема. Ничего уже не получится. Между прочим, они трахаются?
— Это как? — изумился Павлов. — Зачем? Им нельзя.
— Можно. Они же не боевые.
— Ты представь, такая зверюга — и в охоте. Ей придется лопатой в пасть закидывать контрасекс. Или она станет неуправляема. Да и голосок — ой-ей-ей.
— Голос оставили, чтобы мурлыкала? А она, скотина, не мурлычет, — заключил Шаронов. — И ласкаться не идет. Гладить хоть дает себя?
— Еще бы она не давала! — Павлов обиженно хмыкнул. И несколько раз щелкнул языком. Борис тут же встал, подошел к решетке вплотную и прижался к ней боком.
— На, — предложил Павлов. — Гладь — не хочу. Большой, теплый, приятный на ощупь, шерсть лезет очень слабо. Обгладься.
Шаронов осторожно потрогал Бориса. Тот на собачника покосился, но прикосновение стерпел. Шаронов начал гладить. До того профессионально, что Павлов в очередной раз устыдился. Естественно, он был весьма любознателен, но вот интересоваться, как именно оглаживают собак и насколько это отличается от поглаживания кошек…
«Искусственно выведенных собак-убийц, монстров, чьи тела едва напоминают исходник, а собачьи повадки доведены почти до абсурда, — поправил себя Павлов. — И увеличенных кошек с измененным и жестко контролируемым поведением, но тем не менее, по-прежнему обычных кошек. Разница. Принципиальная. Да, я понимаю, что мне хочет объяснить Шарик. Он это талдычит лет двадцать, с тех пор, как возомнил себя демиургом, бросил перекраивать живое и принялся заново создавать его. Из простого биотеха переквалифицировался в собачьего бога. И я по-прежнему не могу с ним согласиться… Но как же ловко он Борьку гладит, зараза!»
Шаронов прикасался к Борису словно к разнервничавшейся лошади. Успокаивал, настраивал на дружелюбный лад, снимал неловкость. Рыжикам намеренно «посадили» обоняние — чтобы не воровали из холодильников колбасу — но хватало и человечьего нюха понять, насколько Шаронов по запаху пёс, и до чего этот пёс кровожаден. Борис наверняка переживал не лучший момент в своей жизни, у него сейчас личная оценка ситуации чересчур расходилась с приказом хозяина. Да еще Шаронов успел над котом вволю покуражиться, молчаливо подзуживая и вызывая на бой.