— Когда от нервной икоты отойдут…
— Да пошел ты! Далеко и надолго! — то ли прорычал, то ли прохрипел, наливаясь кровью, Павлов. — К тискам, капканам и рубанкам! К пассатижам своим!
— Пошутить уже нельзя, — миролюбиво сказал Шаронов и действительно — пошел.
— И сам ты пуфик с лапками! — крикнул Павлов ему вслед. — Шариков! Полиграф Полиграфыч!
— Абырвалг! — отозвался через плечо Шаронов. Дежурный, видимо, перетрусив, вооружился шваброй, залез в клетку к «единичке» и теперь делал вид, будто там прибирает. Шаронов, проходя мимо, издал негромкий противный вой, от которого мелко затряслись оба — и дежурный, и кот.
— Нет, вы только поглядите, и это — без пяти минут член-корреспондент! — возмутился Павлов. — Иметь его конём!
За решеткой бухнуло — с наслаждением повалился на пол изначально эмоционально выхолощенный, а теперь еще и нервно истощенный рыжик Борис.
Утро выдалось неожиданно холодным, и Павлов отметил про себя — хорошо, если к обеду не очень разогреет. Как любые крупные животные, полосатики умели беречь энергию, что делало их, на взгляд дилетанта, слегка заторможенными. Прохлада заставит «Клинки» шевелиться, а значит, выглядеть моторнее, активнее. Лишний плюс.
— Хороший домик, — сказал Бондарчук, оглядываясь из отъезжающей машины на павловский коттедж. — Ты уже выкупил его?
— В том году. Участок маленький.
— Зато поселок что надо. Тишь да гладь, кругом свои.
— Угу, только дочка сбежала в Москву из этой тиши.
— Вернется, — обнадежил генерал.
— Когда помру, — уверенно сказал Павлов.
— Внуков на лето будет привозить. Что я, не знаю? Сам дед.
— Она их возит на море. А мне раз в полгода дает посмотреть. Говорит, не умею правильно обращаться.
— Да что же ты с ними вытворяешь, дорогуша?
— Играю… Разговариваю. Объясняю, как устроен мир, учу вести себя хорошо. В общем, воспитываю. Что еще можно делать с детьми?
— Современная педагогическая наука тебя бы не одобрила, — сообщил Бондарчук. — В ней даже слово «воспитание» отсутствует.
— Какие генералы пошли культурные, — надулся Павлов.