Смерть или слава. Чёрная эстафета

22
18
20
22
24
26
28
30

Смагин оказался сообразительнее меня. Он сграбастал Яну, а заодно свободной рукой — и Юльку, и все они рухнули куда-то за вездеход, отгораживаясь от неминуемого взрыва. Чистяков охнул и тоже присел. И только я, как последний дурак, остался на ногах.

«Это» свалилось прямо на непривычно пустую дорогу. Без всякого взрыва. Просто мгновенно и беззвучно замедлилось в метре от дасфальта и неподвижно повисло. Как вездеход на включенной подушке. Было оно темно-серым, почти черным, формой напоминало помесь капли с чечевичным семечком. Размерами — в половину моего «Саргасса». В общем, всю дорогу заняло, обе полосы.

И все при мертвейшей тишине — можете себе представить? Каким-то это все представлялось жутковатым — пустой город, нечто свалившееся чуть ли не из космоса и тишина. Гробовая.

А потом это темное-серое нечто прорастило с более тупого конца небольшой овальный люк, причем материал, из которого была сработана обшивка, просто потек и превратился в несколько ступеней. Как нагретый воск, послушный чьей-то загадочной воле. А над люком появилась надпись — на русском. Три слова.

«Добро пожаловать, капитан».

И я сразу вспомнил, где видел этот странный угловатый шрифт. На той самой шкатулке, которую откопали мои ребятишки на острове и в которой нашелся проклятущий пульт.

Только тогда на шкатулке возникла другая надпись. «Смерть или слава». А тут — «Добро пожаловать, капитан». К чему пожаловать? К славе? Или к смерти?

— У! — сказала Юлька, неотрывно глядя на надпись. Оказывается, она уже некоторое время стояла рядом. — Это за тобой, дядя Рома?

Я вздохнул. Черт меня побери, если пульт с красной кнопкой, корабль-гигант, из-за которого у Волги и началась вся кутерьма, и вот эта летающая штучка никак между собой не связаны!

Связаны, конечно. Но с некоторых пор, дядя Рома, ты тоже со всем этим связан. А значит, если сделал первый шаг, придется делать и второй. Подняться по этой непонятно как держащейся в воздухе лесенке и нырнуть в приглашающе распахнутый люк. Что бы там ни крылось.

Да и что особенно страшное может крыться там, в чужом кораблике? После опустошенной Волги, после распыленных на атомы космолетов — что может показаться тебе, Роман Савельев, настолько страшным, чтобы как следует испугать?

И я, огибая неподвижные машины, пошел к краю стоянки. К низкой символической оградке. Спутники — в некотором отдалении — последовали за мной, напрочь позабыв о красавце «Урале». Не смотрелся «Урал» рядом с этой незнакомой, но, несомненно, совершенной машиной. Как не смотрелся бы рядом с «Уралом» древний паровоз братьев Черепановых.

Я одолел три ступеньки, когда далекий гул возвестил о приближении чужих. В ничем не нарушаемой (если не считать наших шагов) вечерней тиши он звучал отчетливо и открыто и оттого казался особенно зловещим.

Впрочем, он и был зловещим, ибо что еще, кроме зла, могли принести людям инопланетяне? У нас было время в этом убедиться.

34. Шшадд Оуи, адмирал, Svaigh, линейный крейсер сат-клана

«Начинается!» — подумал Шшадц, и от этой мысли чешуйки на всем теле у него встали дыбом.

Кинжальные вееры нетленных надвигались с угрожающей быстротой. Пронзительно верещал сигнал общей тревоги — долго, и лишь когда центральный веер принялся перемалывать подвижную сеть рейдеров азанни, сигнал смолк. А битва началась.

Шшадд чувствовал, что она будет недолгой. Он не ошибался.

Каждый крейсер сат-клана отстрелил облачко малых кораблей, и перед каждым крейсером сгустилась своя малая оборонительная воронка. Силовые поля сплетались в сплошной непроницаемый щит — непроницаемый до тех пор, покуда у флота свайгов хватит энергии.

Флагман дал первый залп — области нелинейности одна за другой стали вспухать по самой границе веера, и адмирал Шшадд видел, как нетленные задевали эти области или целиком влипали в них по мере движения веера, и один за другим светящиеся коконы схлопывались в пятнышко абсолютного мрака, чтобы через мгновение обратиться в неорганизованное вещество, а значит — во взрыв. Флагмана поддержал весь клин, и веер нетленных быстро стал щербатым.