— Так переполняет же… — отозвался Димка.
— Давай сумку с инструментом! — приказал Митрошин и, сокрушенно вздохнув над разбитым Димкиным «Москвичом», а может, над сумбурной жизнью его хозяина, умолк.
Димка, угадывая желания Ивана Матвеевича, расторопно протягивал нужные ему ключи, стараясь подавить в себе протест, но сдержаться не мог. Его сейчас раздражало все: и этот разговор, происходящий в присутствии Риммы, и ее готовность защищать его, Димку, хотя он знал свою неправоту и в защите не нуждался… Да, он был не прав. Сейчас. Но не всегда, а почему-то давно повелось, давно установились его неправота и правота других: матери, отца, Стася, а теперь вот и Риммы, и ему только и осталось злиться, выходить из себя, всех слушать, соглашаться. Но когда не было мочи ни слушать, ни соглашаться, он говорил: «Ну и пусть, пусть, я буду плохой!» — и принимался за старое — не являлся по два-три дня домой, буйствовал в пьяной компании с ребятами из общаги, со злостью повторяя: «Чем хуже, тем лучше».
Димке не хотелось опять затевать спор, но его будто кто дернул за язык, и он, повернувшись к Римме, как бы безмолвно бросил ей приказ отойти. Сдерживая в себе дрожь, сказал:
— Это вы, старики, трясетесь над своей драгоценной жизнью и считаете свой каждый день… А мне скучно, если я знаю, какой он будет завтра, этот мой день, и каким в нем буду я. Мне противно по линеечке… Все время вперед и выше, как делает мой братец… Понимаете, противно быть игрушкой! Тебя завели — и ты шагай да еще и изображай радость на лице.
— Ты хочешь в сторону? — звякая ключом, спокойно спросил Иван Матвеевич. — По прямой шагать противно?
— Противно! — отрубил Димка.
— Воротит из души, — добавил Митрошин.
— Ай! — раздосадованно махнул рукой Димка, на лице ясно проступило бессилие и отчаяние, будто он увидел перед собой стенку, которую лбом не прошибить.
— И ты воображаешь, что сделал открытие, и гордишься этим?
— А мне плевать! — Димка оскорбленно метнул в сторону Митрошина гневный взгляд, и тот, увидев обиду и желая загладить ее, сердито приказал:
— Подай ключ на четырнадцать!
Они оба молча, сосредоточенно «ковырялись» в моторе, делая вид, что это занятие поглощает все их внимание. Первым не выдержал Димка. Посмотрев в сторону Риммы, которая отошла к клумбе и, кажется, нашла себе там занятие, он спросил:
— Вы, Иван Матвеевич, всегда знали, как надо жить?
— Почему всегда? — неохотно отозвался тот. — Я и сейчас не знаю.
— Вы не знаете? — чувствуя подвох, насторожился Димка. — Не знаете, а учите всех.
— Не знаю и не учу… Вот, что я должен делать, это я знаю. Про то и говорю…
Димка удивленно смотрел на Ивана Матвеевича, даже отошел от него, обогнув машину, и встал теперь напротив старика, будто хотел лучше рассмотреть его, а главное, понять, что же он такое говорит. А тот, словно и не заметив его удивления, продолжал сосредоточенно орудовать ключом и отверткой.
— Что делать на этом свете, я сообразил не сразу… Тыкался носом в разные стороны еще, может, похлестче тебя. И это не по мне, и то не для меня. Может, только на войне и понял, что человек должен дело делать, раз родился. А как понял, так сразу во мне все и улеглось. Дело человека выправляет. По нему и мерится наша жизнь… А другого метра еще не изобрели. Сколько я ни смотрю, сколько ни прикидываю, а только им, делом, и жив человек…
Удивление и некоторая растерянность Димки (так он начал слушать Ивана Матвеевича) сменились напряженным вниманием, но как только он услышал слово «дело», лицо его тут же выразило разочарование и скуку, какие частенько можно увидеть на лицах подростков, слушающих наивные детские сказки.
ebooksa