Здравствуй, мишка!

Во встречах с Лесником я достаточно приучил животное к себе и, наверное, вызвал с его стороны любопытство. Я не был тогда излишне навязчивым, а потому расписаться в абсолютном добродушии зверя пока не мог; может быть, Лесник как-то оценил мою уважительность, мою нерешительность, осторожность и даже робость, а потому не тронул меня. Другое дело, придти незваным гостем и попробовать навязать знакомство.

Наверное, это желание разыскать медведя, увидеть его, встретить и посмотреть смело ему в глаза, а потом мирно разойтись и вело меня в новом пути по тайге.

Конечно, стронутого собакой зверя мне не догнать. И я даже не думал о том, что именно сегодня могу увидеть медведя. Мне необходимо было сначала все узнать, отыскать его тропы, место кормежки, может быть, даже его летнюю постель-лежку и только потом искать встречи.

Теперь каждый вечер в деревне меня дожидалась карта и чистые страницы дневника. На карте каждый день я отмечал свой путь вокруг предполагаемого владения медведя, отмечал его следы. После этих путешествий в моем дневнике остались не очень подробные, но достаточно точные записи.

Первый день

Медведь ушел от собаки в глубь елового острова. Я оставил след и пошел прямо на запад. Вышел на дорогу и пошел по ней в юго-западном направлении. По дороге шел километра четыре, медвежьих следов не отыскал, видел много следов лосей, видел и лося, большого сильного быка с ветвистыми рогами. Отростки на рогах подсчитать не успел — лось заметил меня и шумно скрылся в кустах.

Свернул с дороги и через еловый лес пошел на восток. Над елями висело тяжелое, сырое небо, висело низко и хмуро. В еловом лесу было сумрачно, и след медведя я чуть-чуть не пропустил.

Медведь поднимался вверх в еловый остров. Лапы зверя скользили по мокрому склону, срывали зеленый бархат таежного мохового ковра и осыпали со склона мелкие камушки и комочки коричневой земли. Медведь пришел в остров с поляны. Поляна недалеко. Куда идти дальше? За ним? Нет. За ним я не пошел.

Я срезал полоску коры с ели, надщепил ствол, стесанный ножом, и в открывшуюся щель вложил полоску коры. Получилась стрелочка, которая указывала то направление, куда ушел медведь.

Я свернул на север, к поляне. До поляны других следов не обнаружил. Но зато здесь на открытом месте разыскал и разрытые муравейники, и настоящие медвежьи тропы.

Тропы оставались по поляне полосами смятой травы. Густые, ломкие от зрелости стебли лесной травы рассказали мне почти все. Медведь здесь бродил часто — тропы были и старые и новые. Здесь он ворошил муравейники, не так давно разыскал осиное гнездо, разрыл его, выкинул на траву, разорвал, уничтожил все содержимое — серое разорванное гнездо валялось на траве, сот нигде не было.

Остался на поляне и сегодняшний след зверя, совсем свежий, не замытый дождем. Я прикинул направление этого следа — выходило, что именно этой дорогой медведь и ушел в еловый остров, где с час назад сделал я на еловом стволе указатель-стрелочку.

За поляной пробирался вниз к озеру худой лесной ручеек. Воды в ручье почти не было, хотя с неделю над тайгой висели сплошные дожди. Но свежие следы медведя около ручья были. Были здесь и старые отпечатки лап — зверь часто переходил этот ручей. Я тоже перешел ручей и направился в сторону дома, стараясь не наступать на медвежьи следы, чтобы не выдать зверю свой излишний интерес к его особе.

Следы попадались мне навстречу долго, но потом у низинки, через которую лежал старый мостик-настил, исчезли в кустах. И этот медведь, как и его собратья, выходил на дорогу, проложенную в лесу людьми, не просто из лесной чащи, а по границе естественного рубежа, по краю низинки.

Эта особенность медвежьих путей-дорог становилась для меня уже привычным правилом. Так ходил Лесник, выбираясь на тропу по краю болота, так путешествовала медвежья семья около Вологодского ручья, и тот большой медведь у Пашева ручья тоже сворачивал с дороги только там, где начиналось болото. Пожалуй, эти животные как-то разбирались в «географии» леса и выбирали естественные границы для обнесения своих территорий или находили по ним охотничьи, кормовые угодья.

Наконец я добрел до малинника, откуда Шарик выгнал медведя. По малиннику вдоль и поперек лежали медвежьи тропы. Они лежали часто, но не путались и проходили около самых богатых ягодных кустов.

Медвежьи дороги по ягодникам я встречал часто, и всякий раз мне так и хотелось сравнить их с тропами человека, проложенными в лесу. Идешь по такой тропе, проложенной охотником, рыбаком, и всегда удивляешься, как эту тропу умудрились проложить.

Тропа человека всегда оптимальный путь к цели. Есть дорога короче, но она по болоту. Есть совсем сухой путь, но он длинней. А тропа идет и по болоту, и вовремя сворачивает в чистый остров, но не задерживается там для лишней петли. Удивлялся я еще и другому: завалов на тропе много меньше, чем рядом в лесу. Стоило пройти тропе чуть правей или левей, и после каждого тяжелого ветра-бурелома приходилось бы искать обходы. Видимо, охотник, шагавший первый раз по лесу, хорошо знал, какое дерево упадет первым, какое вторым в сильный, шквальный ветер.

Медведи, видимо, тоже знали, что во время ветра находиться в высокоствольном лесу опасно, а потому их следы в ветреные дни чаще встречались на открытых местах.

Как-то в сильный ветер мне пришлось заночевать в лесу. Мой попутчик, охотник-старик, неразговорчивый, будто замшелый от долгой жизни в лесу, категорически отказался устраиваться на ночлег на сухом месте под елями и увел меня на болото. Под сапогами урчала ржавая жижа, мы рубили болотные кривые сосенки и долго гатили корявыми стволиками ненасытную грязь. Про себя я ворчал на старика, но старался не подавать вида, что не доволен его решением спать посреди болота.