Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию #4

Поджав губы, толстуха привалилась к стене, заведя руки за спину и подсунув их под пухлый зад. Начальнику отдела Департамента такое поведение не понравилось.

— Оставь нас, — излишне резко, с нескрываемой угрозой рыкнул он, не поворачиваясь к Раде. — И дверь с той стороны закрой.

Гримаса недовольства, пробежавшая по упитанной физиономии женщины, могла сказать многое: и где она видала всяких командиров, и что она думает о нахальном бородаче, и что в таком приказном тоне с ней никто не смеет говорить. Никогда.

Жирные щёки затряслись, рот негодующе-капризно открылся, тяжёлые серьги заколыхались.

Внезапно на помощь соплеменнице пришла полупарализованная Ляля, не давая той наболтать лишних глупостей.

— Не надо, Фрол... Пусть пока с нами побудет. Послушает... Ей полезно. Сейчас она самая сильная в роде, без неё нельзя... Ты же не просто в гости зашёл? Наверняка за правдой... — старушечьи глаза наполовину прикрылись, по её виску побежала слеза, другая. — Саша как?

— Александрос? — уточнил боярин, пинком закрывая дверь в комнату и, по примеру полной цыганки, приваливаясь к стене со скрещенными на груди руками. — Нормально. Служит...

Впечатление от упоминания представителя Спецотдела осталось непонятным. Старуха полностью закрыла глаза, лишь веки слегка подрагивали, точно у вспоминающего давние деньки человека.

— Саша... — выдохнул беззубый рот. — Ой, как он сиртаки танцевал, помнишь? Нас учил. Тогда, на поляне... Я ему завидовала... Уж на что плясать любила, казалось, всё могу, а он — лучше, чем в балете... Красивый, сильный грек...

— Македонец, — поправил Фрол Карпович. — Но танцевать — да, умел... Теперь не танцует. Не с кем.

— Не с кем, — эхом прошелестела Ляля. — Мне тот Шабаш снится иногда... Молодая Яга, девчонки-ведьмочки, мы с Донкой... Это же вы нас всех собрали, пытались подружить, добра желали...

Упоминаемые старухой события далёкого прошлого нашли отклик в сердце сурового боярина. Несмело улыбнувшись, он медленно, тоже впадая в воспоминания, зажмурился.

Так и молчали, под тяжёлую одышку Рады.

... Тёплый ветерок, ночь, поляна, молодые, разгорячённые вином женщины, смех, радость. Зеленоокая, стройная цыганка в красном, крупном ожерелье, элегантно оттенённом тёмной, почти угольной в своей черноте шалью, держит гитару. Тонкие пальцы порхают по грифу, без усилий извлекая из инструмента сложносоставные аккорды и одинокие, пронзительные ноты.

Другая девушка, не менее красивая смугляночка, крутится юлой под мелодичные переливы вокруг ритуального костра. Огни пламени делают движения неровными, дёргаными, потусторонними, завораживающими... Лёгкий звон от множества мелких бусинок и монист на высокой, идеальной груди заставляет Фрола сжать бороду в кулак, до боли, дабы окончательно не потерять голову... Но ей мил другой.

Не мешая праздновать, под деревом сидит Яга — та, уже давно ушедшая, а в те дни ещё не старая, добрая, веселунья и хохотушка, раскрасневшаяся от недавно закончившихся общих танцев. Рядом с ней — тяжело дышащий Александрос. Умаялся, все подошвы отбил за ночь... С вожделением косится на корзину с вином, но и не думает притрагиваться. Так, мечтает...

Кучкой, в сторонке — ведьмы в годах. Нарядные, улыбчивые, прямо светятся изнутри, убежав на Шабаш от суровых послевоенных будней. Тихонько перешёптываются, позвякивают стаканами, пригубливают, румяные от выпитого и свежего воздуха... Пытаются подпевать.

Молодые колдуньи образовали круг, внутри которого извивается в замысловатых «Па» танцующая, живущая в эти мгновения исключительно движением, Ляля. Ритмично хлопают в ладоши, ноги просятся в пляс. Не выдержав, с места срывается первая...

Только ночь и звёзды. Ночь. И звёзды. И музыка...

Тряхнув седыми кудрями, гость сбросил с себя наваждение из прошлого.