Про Заруду донесли давно. Пугали злобой, угнездившейся у него вместо сердца, сочиняли небылицы, от коих волосы вставали дыбом. Сотник им верил, только ловить изверга не спешил. Главарь ватаги озоровал туда, к Смоленску ближе. В здешние края не лез.
Всё поменялось, когда на берегу речки нашли убиенных. Мужики, бабы, детишки лежали внавалку. У каждого вспорото брюхо и вынуты внутренности. Лица разные, но все целые. Ни ударов, ни следов от удушения. Руки-ноги тоже в сохранности.
Зато кишки сложены отдельно, на берегу, в кучку. Промыты, порезаны мелко, будто стряпухой в котёл готовились. Кругом изрядно натоптано. Смрадно, пусто, мухи. Многое растащил дикий зверь.
Отдельно, саженях в десяти, девчушка. Подол задран, коса отрезана, промеж ног разрублено, в глотке дыра рваная. Рядом с ней — малец. Брат, наверное... Костром паленый, почти головешка.
В кустах два деда с молодухой. Убиты острым, без потрошения.
Верные сотнику люди крестились, отторгали съеденное, возносили молитвы, прося святых заступников о ниспослании прощения и себе, и умученным. Только Ключима не молился. Закусил губу, оглядел каждого усопшего, по локоть забираясь в пустые животы.
Искал, сам не знал, что. И не находил.
Только следы верёвочные. Связывали, стало быть...
Знающий в розыске подручный сообщил — тут лагерь стоял. Недолго, до дня. Две дюжины пеших с четырьмя телегами. Ушли на закат(*) мало не седмицу тому. Рассудив, в погоню решили не срываться, а послать дозоры по окрестным деревням, поспрошать, тех, кто из оставшихся есть.
Убиенных похоронили.
К вечеру вся полусотня гомонила о Заруде. Здешние мужики его ватажных заметили издали. Подходить остереглись, в траве от греха укрылись, но признали одного из бредущих рядом с телегой — тутошний, по весне погулять приходил к родне, хвалился, что в реестровые записан. Угощал всех, не скупясь, мошной гордо тряс.
... Ключима узнаваемое не скрывал, доверяя людям понимать, для чего всё...
С разбойниками приметили и непонятного человека. Собой худ, сед, держался наособицу, без сабли или иного вооружения. Единственный, кто, помимо возниц, ехал, а не мерял землю в чужих сапогах. Подле него держался то ли сын, то ли холоп молодой, юркий.
Другой дозор почти тотчас наткнулся на избы, откуда живых пригнали к реке умирать.
***
С утра гонец, увиденный случайно, донёс о новых убиенных. В двух днях пути по дороге на Смоленскую сторону и вбок недолго. Приметы совпадали. Мертвецы отдельно, начинка человечья — отдельно.
Не мешкая, сорвались туда. «На лошадях всяко скорее, чем на телегах» — бодрилась полусотня, пригибаясь в спешке к гривам. Ключима молчал. Прикидывал, хмурился. На редких остановках говорил со встречными. Узнавал, что Зарудына погань скрывается от честных глаз. По глухомани идёт. Там, куда простому человеку без нужды забредать боязно. Там, где не людно... А таких мест развелось в избытке.
Вся жизнь тянулась в города, заколачивая родимые срубы крест-накрест под гнетущий вой забиваемой скотины.
Куда её, горемычную, девать? Кто бы ни наехал — заберут, сожрут, вместо платы хорошо, если по морде двинут. Могут и зарубить. В лес гнать тоже нельзя. Голодно по весне в лесу, беспокойно, хищника много. Расплодился он с начала смуты знатно, отъелся на павших.
Поляки были уже почти привычны. На высокой ветке, у кромки дорожной, висел заколотый гайдук в испорченной одежде, без сапог, с почерневшими ступнями. Покачивался на ветру, свесив голову набок. Поблизости — важно расселись вороны. Кто на сучьях, кто повыше, на верхушках деревьев. Покаркивают сыто.
ebooksa