Он сделал легкую паузу, подержал на весу кирпичи романов, затем положил их на столик рядом с председателем, и решительным, излишне резким жестом подчеркнул важность только что сказанного:
– Да, уважаемые коллеги, всю жизнь писал – студентом мехмата, аспирантом нашего академического института под началом выдающегося ученого, члена академии, потом мэнээсом, эсэнэсом, завлабом, заведующим отделом, заместителем директора по науке, наконец, директором института. Не хватало сил самому признаться, что это совсем не хобби, моя давняя юношеская любовь, глубокая, скрываемая до поры и до времени привязанность к эпистолярному жанру, а такое же истинное сердцевинное призвание, как наука, научные исследования, поиски истины. Но от призвания до признания, как известно, путь весьма протяженный. Один путь в науке я прошел до конца. А другой путь давно начат и конца края ему не видно. Мой шеф в аспирантуре, известный вам всем академик рассказал мне в далекой юности чудную новеллку о тогдашнем президенте академии наук, великом химике Александре Николаевиче Несмеянове. Тот всю жизнь писал стихи, но все его стихотворные публикации состоялись только после его смерти. Стихи как стихи, довольно милые, не хуже многих, что публиковались в толстых журналах, может, даже лучше, если вообще можно сравнивать между собой стихи…
Оратор налил минералки в хрустальный бокал, сделал несколько больших глотков, поставил бокал и вознес к потолку указательный палец.
– Александр Николаевич, уже будучи президентом академии, ректором МГУ и строителем высотки нашего первого университета страны, предпринял последнюю в жизни попытку опубликоваться в «Новом мире». Созвонился с тогдашним главным редактором, Александром Трифоновичем Твардовским, и заинтересовал его тем, что большая часть номера его журнала будет посвящена строящейся высотке университета. Я не помню детали, которые мне рассказывал со смешком мой шеф-академик. Может, весь даже номер был бы посвящен возведению высотного здания университета на Ленинских горах – повести, рассказы, стихи, может, роман. Даже какой-то договор был заключен о смычке ученых с писателями. И между делом, Александр Николаевич подсунул Твардовскому свои стихи, сам ли или через своих сотрудников – об этом история умалчивает. Твардовский смекнул, что академик завел с ним разговор и организовал проект номера журнала, посвященному строительству университета, только для того, чтобы вышли в свет его стихи. Когда Несмеянову передали, что Твардовский категорически отказался печатать его стихи, без объяснения причины, Несмеянов в сердцах расплакался и сказал своему близкому окружению: «Сколько серятины, сколько бездарей печатает классик литературы, а мне, классику науки, незаслуженно отказал, ни строчки не взял. Аукнутся ему мои слезы, вот увидите». Его утешили только тем, что, оказывается, многих первоклассных поэтов, таких как Борис Слуцкий, Арсений Тарковский, переведший к семидесятилетнему юбилея Сталина его стихи с грузинского на русский, Твардовский не печатал у себя, не подпускал на пушечный выстрел к журналу с гордым названием «Новый Мир». Этим и утешили гордого амбиционного химика-академика Александра Николаевича, верящего в свой поэтический талант, как и в свой научный, но не признанного при жизни как поэта, «не пробившегося». Лично сам я читал стихи Несмеянова в «Науке и жизни» и скажу – это стихи, совсем недурные… Может, и классик литературы Твардовский излишне строг был к ученому-классику, напрасно огорчил того категорическим отказом в печатании его стихов?..
К чему это я, дамы и господа? Во-первых, сейчас уже не классики литературы определяют – быть или не быть в печати стихам и прозе. А во-вторых, я тоже, как и президент Александр Николаевич, грешил в юности стихами. Так вот, в одном из моих главных романов жизни тоже будут стихи, одна коротенькая стихотворная главка. Кстати… Не будет моих академических слез, если стихи не попадут на страницы журналов… Зато мои отрывки и крупные главы, фрагменты из романов, посланные месяц-другой назад в качестве пробных шаров, готовы печатать чуть ли не все толстые журналы. Крупные зарубежные издательства готовы перевести и издавать мои романы за рубежом. Почему, догадываетесь: сработало имя в науке… А я хочу, чтобы вы, дорогие мои читатели, которым я сегодня подпишу и подарю мои романы – один с детективным сюжетом в унисон нашему непростому опасному времени, другой – философский, космический, с политической интригой – читали меня, писателя, забыв о моих научных регалиях, чинах и званиях… Вот к чему я вас призываю, коллеги, друзья… Сначала созрел план издать эти два романа под псевдонимом… Так и было бы… Но сработал внутренний защитный механизм: достигнут успех, покорена вершина в науке, но вот в литературной работе всё начато с нуля, я для вас никому неизвестный автор… Ни строчки, ни строфы, ни странички стихов и прозы не опубликовано, даже в университетской многотиражке… Но зато сделан такой же главный труд жизни, как и в науке, за много десятилетий непосильного труда: там монография, здесь романы… Этими романами я спас себя как творческого человека, чтобы никто в мире не сказал, мол, своей монографией Борис Николаевич достиг потолка, дальше расти некуда… Есть куда, дорогие коллеги… Вон лежат две стопки моих романов, вот туда и расти – в гармонии с самим собой и собственной спокойной совестью…
Оратор всплеснул руками и воскликнул, выделяя заметными паузами важность происходящего:
– Есть, куда расти, развиваясь и творя, отвечая на трагические вызовы времени, на лихие обстоятельства. Вам судить – зачем человек спасает себя в этой опасной жизни, где легко умирают и погибают молодые и талантливые, никого не убеждая в своей правоте или неправоте.
Вам судить – зачем человек тратит свое драгоценное время, которого совсем немного отведено для каждого из нас, всего-то крохотка, щепотка жалкая. А чтобы создать вам всем хорошее настроение перед фуршетом, я зачитаю несколько фрагментов… Точнее говоря, начну читать, а моя супруга продолжит чтение… Не утомим, не беспокойтесь… Просто я хочу этим актом читки выразить благодарность супруге, которая перепечатала на компьютере два многостраничных тома рукописи, написанной моим неразборчивым подчерком…
Я ведь по старинке статьи и монографии пишу сначала от руки шариковой ручкой, а потом уже мои секретари обрабатывают, так сказать… Редактор-корректоры, обрабатывают, так сказать… Я приглашаю на сцену мою супругу, Иду Марковну, без нее романы бы не увидели своего читателя… Прошу любить и жаловать, господа… Итак, читка, господа…
Под бурные аплодисменты собравшейся публики на сцену поднялась красивая ухоженная женщина пышных форм в вечернем платье, блистая бриллиантовыми сережками, ожерельем на жирной, некогда лебединой шее, кольцами на руках. Сдержанно кивнула публике головой с высокомерно-порочным выражением самодовольного лица и спросила супруга:
– Детектив?
– Нет, с детектива я начну… – То ли шутливо, то ли обиженно надул губы академик, влюблено пожирая глазами свою пышнотелую супругу.
Ветров непроизвольно перевел взгляд с ее красивого наштукатуренного лица на ее руки и остановился на широком фамильном кольце Иды Марковны на ее безымянном пальце. Мгновенно вспомнил рассказ презираемого сестрой неудачника, младшего брата-джазиста Натана в поезде о мистической родовой реликвии банкиров, перебравшихся из местечка в столицу еще до революции. И тут же вздрогнул: широкое бриллиантовое кольцо на безымянном пальце светилось устрашающим бриллиантовым инфернальным светом. «Устрашишься гениальной супружницы и не менее гениального ее супруга-академика, – спросил себя Ветров, – обладателей кольца всесильных банкиров злата, хозяев жизни во все времена? – И твердо ответил себе: «Вряд ли. Не устрашусь инферно».
– Почему же? Начни с серьезной вещи, Боря. – Ида Марковна сделала грациозный жест рукой, полоснув инфернальным светом бриллиантового кольца по глазам Ветрова. – Видишь, как тебя приготовились внимательно слушать твои институтские люди…
Ветров заскрежетал зубами, услышав дерзкие и надменные слова «твои институтские люди», отнесенные к нему лично. «Как крепостные люди, за крепостных нас с Андреем держали в институте будущего члена академии, царя от науки Бориса» – подумал он горько, но не отвернулся и не отвел ненавидящих глаз от презрительного, испепеляющего взгляда «гениальной супружницы». Только усмехнулся своим воспаленным мыслям, мол, еще не вечер и цыплят по осени считают даже на презентации записного гения.
– Хорошо, как скажешь – согласился с ироничной улыбкой удачливый презентер, – я считал, что коллеги от серьезных вещей на работе осатанели… Итак, начнем с несерьезной вещи, авось, на нобелевку потянет… Шутка…
– Боря, – укоризненно пошептала супруга, колыхнув своими пышными женскими формами, – соберись, дорогой, не распыляйся. С тебя сейчас особый спрос. Ты нужен людям собранным и целеустремленным, знающим толк в науке и литературе.
– А я давно собрался, – мгновенно парировал презентер. – Вон заместители академика-секретаря изволили пошутить насчет избрания меня в действительные члены академии по их отделению литературы и языка… Вот и я изволил пошутить по поводу присуждения мне нобелевки… «Доктора Живаго» на русском языке ведь тоже американцы издали на деньги ЦРУ, а с опорой на ЦРУ нобель – дело техники… В каждой шутке есть доля, сами знаете чего… И шутки, и нешутки, как только что было сказано… А сейчас не до смеха… Шутки в сторону… Читка…
Одну книгу взял в руки сам презентер, другую – его супруга. Ветров вздохнул, вспомнив, как хозяин квартиры Игорь Иванович, с легкой руки своего юного квартиранта тоже ранжировал два толстых романа по категориям: серьезная вещь и просто детектив. «Выходит, – подумал Ветров, – не ознакомился бы с новыми алгоритмами Андрея, не имел бы нашей практической программной реализации, и писать было бы не о чем. От обвинений в научном плагиате уйдет академик легко и изящно. Я не изобретатель, я только систематолог, скажет, защищаясь, обобщил неизвестный многим труд своих учеников. Только тогда, господин совравши академик, не был Андрей вашим учеником, как, впрочем, и вашим аспирантом. Отказался поступать в аспирантуру учиться у вас искусству надувать наукообразием смешную ученую публику. Не было времени у него для надувательства ученого народа, делом надо было заниматься. Словно чувствовал, что мало времени у гениев на земле, когда вокруг тести-плагиаторы с зятьками-бандитами корыстными, готовыми за акции и бабки кого угодно устранять, травить, стрелять и давить без всякого разбора…»
Презентер начинал читать, супруга, отличный декламатор, его сменила в читке. Публика слушала, затаив дыхание и открыв от изумления рты. Многие уже держали по две книжки презентера, как и было обещано им академиком, чтоб тот подписал после читки «авторские экземпляры». Рядом с развалившимся в кресле горделивым директором-академиком, закинувшим нога за ногу, восседал председатель мероприятия. Поспешивши оповестить ученую публику, что готов заранее, до очередных выборов в академию написать свою личную хвалебную рекомендацию презентеру романов в отделение литературы и языка. Они изредка перекидывались фразами и были очень довольны собой и всем происходящим в зале.