– Я уже ответил.
– Я не об этом… Ты говорил обо мне и Гордеевой, – а ты-то сам?.. Мать едет с тобою в Германию?
– Да.
– Что у тебя с твоей матерью? Ты не бойся. Со мной не страшно. Я не Андрей Криворотов. А в наших местах нет ничего тайного, что не стало б явным… Говори о матери.
Туман от реки застилал луга. Запахло сосною, и чуть зашумели вершины сосен. Леопольд молчал.
– Не хочешь говорить?
– Не могу. Потому-то мне и страшно.
– Так!.. – сказал Иван, – не поэтому-то, может быть, страшно и мне, я все знаю. Говори. Помнишь, тогда на масленице, тогда Андрей хотел застрелиться… Это было связано с тобой, я знаю.
– Не надо об этом… я не могу. Поверь мне во всяком случае, что я ненавижу отца – и еще больше, неизмеримо больше ненавижу мать… Поэтому-то мне и страшно!
Замолчали.
– Тогда ясно, – иронически сказал Иван, – теперь уже не мать твоя любовница, а ты – любовник матери, не она тебя устраивает, а ты ее устраиваешь, – или как там? – ну ей так удобно и нравится…
– Как можешь ты так говорить? – воскликнул Леопольд.
– А чего ж особенного церемониться? Мне же не страшно даже правду говорить, вот и все…»
Вячеслав сделал знак рукой, призывая к вниманию коллег по фонду и знаковому чаепитию:
– Я пропускаю несколько страниц и читаю роман с места, где бонвиван Иван Кошкин постучал воровски в окно Анне Колосовой, чтобы подвести к знаковому месту убийства Анной и Андреем провокатора – перед прятаньем в соляном амбаре революционной типографии.
«– Кто там?
– Я, Иван Кошкин. Анна, прошу вас, выйдите в сад.
– Зачем?
– Прошу вас, пожалуйста, это очень важно…
Анна сошла на нижнюю ступень террасы походкою, точно она боялась замарать ноги и замараться даже о воздух. Была она в белом платье, высокая и сильная.