Село милосердия

уже по другую сторону Днепра. В глазах бойцов стояли слезы. И сердце лейтенанта дрогнуло. Тяжко это — видеть, как плачут мужчины. Они оставляли родной город врагу, оставляли жен, детей, матерей. Что станется с ними, никто не знал. Во всяком случае хорошего не ждали. Людям было уже известно о зверствах фашистов на оккупированной территории. Якунин окинул взглядом хмурые лица бойцов и, едва справившись с волнением, негромко сказал:

— Мы еще вернемся сюда, товарищи!

За город, за золоченые купола его многочисленных церквей медленно садилось затянутое крепом багровое солнце. Ветер доносил смрад пожарища. Он дул на восток, куда уходили сейчас советские войска.

2. В КОЛЬЦЕ

Тучи низко стелились над Днепром и почти сливались с рекой. Противоположный берег едва просматривался, а когда срывался дождь, и вовсе исчезал из виду. Лишь багровые всполохи огня иногда подсвечивали серую муть.

Киев, уже оставленный нашими войсками, продолжал гореть. Ворвавшимся в город немцам было не до тушения пожаров. Почти каждая улица встречала их винтовочным и пулеметным огнем. Последние защитники столицы Украины, отходя к Днепру, где не было уже ни одной переправы, спешили выпустить по врагу оставшиеся у них патроны и только потом броситься в реку, чтобы преодолеть ее вплавь. Далеко не каждому это удавалось. А те, кто все-таки переплывал, с трудом выбирались на берег. На людей навалилась страшная усталость, накопившаяся в течение беспрерывных многодневных боев.

Стоя у самого уреза воды, Гришмановский следил за подплывающими к берегу красноармейцами и буквально вылавливал их, видя, что те уже не в состоянии подняться из воды. Пловцы сопротивлялись, когда он заставлял их лечь на землю, норовили вскочить и бежать дальше. Приходилось прикрикивать, удерживать силой. По опыту военврач знал, что бойцам после сильнейшего напряжения необходимо расслабиться. Иначе наступит шок, не выдержит сердце.

Некоторые были ранены, и Гришмановский тут же делал перевязку, благо в его медицинской сумке было полно бинтов и лекарств. Покидая перед взрывом корабль, он взял из судовой аптеки все, что в состоянии был унести.

К берегу, едва перебирая руками, подплыл здоровенный детина, этакий бугай с круглой, стриженной под «ежик» головой. Силы уже оставляли его. Гришмановский с трудом выволок мужика из воды, и тот рухнул на землю. Гимнастерка на бойце была порвана, ремень отсутствовал, так же, как и сапог на левой ноге, зато за спиной на ремне болталась трехлинейка. Штык ее был почему-то примкнут, словно солдат собирался идти врукопашную. Наличие оружия вызвало у Гришмановского невольное уважение. Большинство переплывших через Днепр винтовок не имели.

— Как звать тебя, герой? — спросил он солдата.

— Рядовой Фесенко, товарищ военврач второго ранга. Иваном кличут.

— Из какой части?

— Приписан к четвертому полку НКВД. Мы стояли на охране Дарницкого моста. Слыхали про такой?

Гришмановский кивнул. Еще бы ему не знать… Как раз неподалеку от Дарницкого подрывали последние корабли Днепровского отряда Пинской флотилии, где он служил судовым врачом. Обороняя Киев, моряки держались до последнего. Даже когда пришло распоряжение командования уничтожить суда и отходить на восток пешим порядком, они не хотели складывать оружие, отказываясь верить полученному приказу. Рулевой флагманского корабля, потрясая газетой «Правда Украины», кричал: «Тут же написано, братцы: “Киев был и будет советским!”» И мотористы вторили ему: «Чтоб мы своими руками!.. Не бывать тому!..»

Потом, конечно, все было. Сами закладывали взрывчатку, сами ее и подрывали. Приказ есть приказ, тем более на войне. Афанасию Васильевичу Гришмановскому никогда не забыть лица моряков, искаженные мукой. Сам-то он на судне без году неделя. На флотилии прослужил не более двух месяцев. А до того судьба, как и всякого военного, мотала по всей стране.

После окончания Военно-медицинской академии в родном Ленинграде в 1931 году он служил в Минске, потом во Владивостоке, еще позже — в Севастополе. Менялись госпитали, но работы у терапевта всегда хватало. А накануне войны его назначили начальником армейского санатория в Морше. Оттуда и отступать пришлось, пока не дошел с войсками до Киева, где получил назначение в Пинскую флотилию.

— Ну, отдышался, Иван? — спросил у бойца Гришмановский, увидев, что красное от натуги лицо его приобретает естественный цвет. — Тогда разрешаю подняться. Ты кто — стрелок?

— Не-ет, — мотнул головой Фесенко. — Шваль я.

— Портной, значит? — удивился Гришмановский.

— Так точно. Еще в гражданке на шваля выучился. В полку меня сразу в портняжную мастерскую определили. Мы там обмундирование чинили, маскхалаты шили.