– Как работа?
Гриффин скривился и сделал огромный глоток сидра.
– Не начинай, – попросил он. – Так приятно тебя видеть, но если ты сейчас начнешь болтать о том, какая у тебя теперь прекрасная жизнь и как ты сама планируешь свои дни и раскатываешь с прелестной книжной лавкой по окрестностям, я покончу с собой!
– Ладно, – кивнула Нина. – Все ужасно.
– Неправда. Суриндер мне все рассказала. Она говорит, там все прекрасно и живописно, и когда она снова получит отпуск, то опять поедет туда.
– Или просто прогуляю службу, – вставила Суриндер.
– А почему бы и тебе тоже не приехать? – спросила Нина.
– Нет, – покачал головой Гриффин. – Если там настолько хорошо, мне этого не вынести. Да я и не могу. Я должен каждое утро являться на работу в семь, там я сразу начинаю рыться во всяких документах, потом хожу на какие-нибудь совещания по поводу новых путей развития, потом возвращаюсь и занимаюсь компьютерами – они постоянно ломаются из-за перегрузки, а еще мне нужно учить девяностолетних олухов пользоваться этими компьютерами из-за того, что все сельские банки закрылись и люди просто не могут получить свои деньги. Похоже на то, что целое поколение выброшено в мир, которого оно не понимает и в котором ничто не имеет смысла, а им твердят: учитесь работать на клавиатуре или умрете с голода. – Он отпил еще сидра. – А помнишь, как было забавно, когда в библиотеку приходили дети?
– Да ты же ненавидел эти детские дни! – рассердилась Нина. – Дети всегда оставляли отпечатки липких пальцев на твоих Фрэнках Миллерах!
– Ну да, я так говорил, – подтвердил Гриффин.
– Так и было. Ты их терпеть не мог!
– Но то было истинным раем по сравнению с тем, что я имею сейчас. Это было прелестно! Люди приходили, чтобы поговорить или выбрать книгу, поделиться чем-то… А теперь они приходят потому, что они в отчаянии. Не имея Интернета, они отрезаны от мира, либо их лишили помощи, и они теперь не могут свести концы с концами, и нет никого, кому было бы до этого дело! Потому что они отрезаны, отрезаны, отрезаны! Я библиотекарь, но теперь я помощник по компьютерному делу, а заодно психолог и советник по социальным вопросам. Да еще у меня девятнадцатилетние помощники, которые рыдают в туалетах из-за того, что не чувствуют себя самореализованными.
Нина молчала. Она просто не знала, что сказать.
– Тебе нужно переехать туда, – заявила Суриндер.
– Ага, и тебе тоже! – рявкнул в ответ Гриффин. – Вот только мы не такие крутые, как Нина!
Нина вовсе не ощущала себя крутой, но и возражать не стала.
Наконец они вышли из паба. У стены сбоку назревала драка, и какая-то девица с чрезвычайно светлыми волосами топталась рядом, желая поучаствовать в событиях.
На углу группа подростков шумно и громко ссорилась, никто никого не слушал, все они выглядели агрессивными и встревоженными. Люди входили в бар, выходили из него. Нина осознала, что снова напряжена. Сердце стало биться быстрее, ее буквально ошеломляло огромное количество людей вокруг, запах тяжелой усталости, гул автомобильных сигналов, визгливые голоса и весь этот вечерний пятничный шум летнего уик-энда.
Нина подумала о том, как может закончиться этот вечер: перепуганные девушки, крики на улицах, завывание сирен машин экстренной помощи… и предательски подумала, что лучше бы Суриндер поскорее захотелось вернуться домой.
Но ей не пришлось ждать долго. Гриффин перебрал и впал в сентиментальность, похоже было, что он готов заплакать. Но тут вдруг невесть откуда появилась целая толпа симпатичных молодых людей, весело хихикавших, и так уж вышло, что один из них работал с Гриффином и окликнул его.