Плоды земли

– В таком случае я непременно приду. Да, приду, так и скажи отцу. Но у меня очень много дел. Я приехал сюда и сказал инженеру: «Передайте от меня господам в Швеции, что я – их покупатель!» Посмотрим, что из этого выйдет. Мне-то ведь все равно, я не тороплюсь. Но поглядел бы ты на инженера: он работал не покладая рук, он занимался людьми, лошадьми, деньгами, машинами, разорением, он был убежден, что делает настоящее дело. Ему казалось, чем больше камней он превратит в деньги, тем лучше; он был уверен, что достоин за это всяческой похвалы, что он добывает деньги для села, деньги для страны; гибель подступает к нему все ближе и ближе, а он не понимает положения; он не понимает, что стране нужны не деньги, у страны денег более чем достаточно; чего ей не хватает, так это таких людей, как твой отец. Подумать только – превратить средство в цель и гордиться этим! Они больны и безумны, они не работают, они не знают плуга, они знают только игральные кости. Разве они не достойны похвалы, разве они не изводят себя своим безумием? Посмотри на них, ведь они ставят на карту все, что имеют! Их ошибка только в том, что игра это вовсе не задор, это даже не мужество, это – ужас. Знаешь, что такое игра? Это страх и холодный от пота лоб, вот что такое игра. Их ошибка в том, что они не хотят идти в ногу с жизнью, они хотят обогнать ее, они несутся, они вламываются в жизнь. Но тут начинают подавать голос их бока – остановитесь, больно, ищите лекарство, остановитесь! А жизнь продолжает давить на них, вежливо, но решительно. И тут начинаются жалобы на жизнь, возникает ожесточение против жизни! Каждому свое – у одних, пожалуй, и есть причины жаловаться, у других их нет, но никому не дано ожесточаться против жизни. Нельзя быть суровым, справедливым и жестоким к жизни, надо проявлять к ней милосердие, надо брать ее под свою защиту: надо помнить, с какими игроками приходится возиться жизни!

Гейслер смолкает на минуту и уходит в себя, потом говорит:

– Ну да ладно, будь что будет! – Он, видимо, устал и начинает зевать. – Ты идешь вниз? – спрашивает он.

– Да.

– Что ж, торопиться некуда. За тобой еще прогулка по горам, помнишь, Сиверт? Я-то все помню. Я помню себя полуторагодовалым мальчонкой: я стою и качаюсь на помосте у сенного сарая в усадьбе Гармо в Ломе и чувствую какой-то запах. Я еще и сейчас чувствую этот запах. Ну да ладно, будь что будет; мы могли бы пройтись с тобой прямо сейчас по горам, не тащи ты этих тюков. Что у тебя в тюках?

– Товары. Андресен хотел их продать.

– Я тоже из тех, кто знает, что надо делать, но ничего не делает, – говорит Гейслер. – Это надо понимать дословно. Я – туман. Вот на днях я, наверно, откуплю эту гору, очень может быть; но и в этом случае я не стану смотреть в небо и кричать: «Подвесная дорога! Южная Америка!» Это для игроков. Здешний народ думает, что я не иначе как сам дьявол, раз знал, что разработки потерпят крах. Но тут нет ничего загадочного, все очень просто: новые залежи меди в Монтане. Янки – игроки похитрее нас, они забивают нас конкуренцией в Южной Америке; наша руда слишком бедна. Мой сын – молния, он получил сообщение, вот я и приплыл сюда. Все очень просто. Я всего на несколько часов опередил шведских господ, и весь секрет. – Гейслер опять зевает, встает и говорит: – Если тебе надо вниз – пойдем!

Они спускаются вниз, Гейслер плетется сзади, он совсем раскис. Караван расположился у пристани, весельчак Фредрик Стрём поддразнивает Аронсена:

– У нас табак вышел, у вас есть табак?

– Вот я дам тебе табаку! – отвечает Аронсен.

Фредрик смеется и утешает его:

– Да вы не огорчайтесь, не принимайте этого так близко к сердцу, Аронсен! Мы только продадим у вас на глазах свои товары, а потом уйдем домой!

– Пойди лучше вымой морду! – злобно кричит Аронсен.

– Ха-ха-ха, чего это вы прыгаете, как попрыгунчик! Вам надо быть красивым, как на картинке!

Гейслер устал, он ужасно устал, даже темное пенсне не помогает, глаза его слипаются от яркого весеннего света.

– Прощай, Сиверт! – внезапно говорит он. – Нет, мне все-таки не удастся в этот раз побывать в Селланро, скажи отцу; у меня столько хлопот. Но я приеду попозже!

Аронсен плюет ему вслед и повторяет:

– Пристрелить бы его!..

В три дня караван распродает свои тюки, и по хорошей цене. Дело оказалось блестящим. У сельчан еще оставалось много денег после разразившегося краха, и они всячески старались поскорее спустить их; даже птички на проволоке и те им понадобились, их поставили на комоде в горнице; раскупили они и красивые ножи для разрезания календарей. Аронсен неистовствует:

– Как будто у меня в лавке нет точно таких же красивых вещей!