Вчера вечером младшая сестра сказала мне, что от того, как я пережевываю пищу, ей хочется блевать. Она издавала соответствующие звуки до тех пор, пока папа не наорал на нее, чтобы она ушла в свою комнату.
– Ты все делаешь не так! Тебе здесь не место!
– Знаю. Я слышу это от тебя уже в миллионный раз с тех пор, как вернулась из
– Ты отвратительная.
– Спасибо за твое мнение, которого никто не спрашивал.
– Как бы я хотела, чтобы ты осталась в Нью-Йорке!
– Ты говоришь об этом уже в десятый раз.
– Ты отвратительная.
– Ты и это уже говорила.
– Но ты все равно продолжаешь сидеть здесь, передо мной, во всей своей мерзости. – Дилан поворачивается к маме. – Почему она вернулась? Я думала, папа сказал, что больше не хочет ее видеть, никогда!
– Тихо! – приказывает ей мама и бросает на меня виноватый взгляд.
Папа больше никогда не хотел меня видеть? Я поворачиваюсь к нему, но он все еще занят телефонным разговором.
– Будет много представителей прессы, – говорит он и, кажется, очень радуется этому.
– Ты говорила, что она все разрушит и поэтому должна быть за это наказана, – не унимается сестра.
– Дилан, тебе лучше помолчать. И доедай свой ужин. – Мамины губы вытянулись в одну тонкую линию. – А ты, Хартли, положи свою школьную форму в сушилку, чтобы завтра она приятно пахла.
– Хорошо, мама. – Я неуклюже поднимаюсь из-за стола и задеваю его своим бедром, отчего полный стакан молока Дилан чуть не опрокидывается.
– Боже, что за неповоротливая овца! – рычит сестра.
– Хватит! – гаркает папа.
Мы втроем изумленно подскакиваем. Я даже не поняла, когда он закончил разговор. Судя по шокированному лицу Дилан, она тоже, иначе ни за что не стала бы ругаться.
– Хватит, – презрительным тоном повторяет он. – Я устал от твоего грязного языка. Ты приняла лекарства?