— Здесь душно…
Никита запустил руки в шелковистые волосы, наклонился и, дурея от вида изогнутой обнаженной шеи, прошептал в самое ухо:
— Когда она родится, я тебя придушу. Не смей увозить от меня детей, любимая.
— Откуда ты знаешь, что это она? — в ответ прошептала Саломия, обвивая его шею. Никита покачал головой.
— Не знаю, откуда. Просто знаю и все. Пойдем, теперь ты никуда от меня не улетишь, моя Мия. Одевайся, сынок, — повернулся он к Даньке, млея от того, что теперь можно это говорить и видеть, как счастливо вспыхивают в ответ две пары глаз, таких родных и таких похожих. Воистину, он был слепым и глухим…
Поднял на руки укутанную в ее шубу Саломию и шагнул к выходу. А потом остановился и, улыбнувшись, наклонил голову ниже, чтобы не услышал прилепившийся сбоку сын.
— Осталось двое, — проговорил едва различимо, целуя мочку уха.
— Что? — она непонимающе смотрела из пушистого вороха меха.
— Двое есть, еще двое осталось, — сказал и довольный двинулся дальше. Его шеи коснулись теплые губы, и хриплый голос зашептал:
— Я люблю тебя, Никита! Как же я тебя люблю…
— Сынок, возьми в кармане ключ и открой машину.
Данил, горделиво выпячивая губу, пиликнул брелком, и двери разблокировались.
— Пап, а ты научишь меня водить?
Никита остановился на минуту, так коротнуло от этого короткого и непритязательного «пап», что в мире миллионам мужчин кажется чем-то привычным и обыденным, но для него это прозвучало, как самая желанная музыка.
— Скажи еще, Даня, — не удержался, хоть и выглядело это совсем по-идиотски.
— Что, пап?
«Аааа… Кайф!»
— Ничего, мой хороший, запрыгивай в машину.
Он усадил Саломию на заднее сиденье рядом с сыном, Данька уткнулся носом в мех, а она притянула его к себе и прижалась щекой к макушке. Никита завис от вида своей семьи, упрятанной вглубь своей машины.
«Еще. Они недостаточно хорошо охраняются».