Проклятие

– Когда мама носила Алви, – сказала Анна, имея в виду своего двухлетнего брата, – у нее сильно болела спина. Она всегда просила меня взбить ей подушки и заварить ромашковый чай. Я могу принести тебе чаю, когда мы вернемся в наши покои.

– А еще давайте сделаем подношения Эостригу, – подхватил Ханс. – Помолимся ему о легких родах. Эрлкингу вряд ли понравится, если мы обратимся к старым богам, но, как по мне, тогда это тем более нужно сделать.

– И знаешь, я ведь вроде как у тебя на посылках, – вмешался Фриш, – а ты никуда меня не посылаешь ни с какими поручениями. Ну так вот, теперь придется начать. Не хочу, чтоб тебе пришлось утомляться и шагать через весь замок только затем, чтоб сказать поварам, что ты хочешь жареного голубя на ужин, или еще что-нибудь такое.

– Голубя? – поразился Никель. – Когда это наша Серильда просила голубя?

Фриш пожал плечами.

– Ты же знаешь, какие странные бывают женщины, когда беременны. Всегда хотят того, чего никогда не хотели раньше. Мама говорила, что, когда она была беременна нами, ей нужно было только одно – ржаная мука. Не хлеб, не булочки – просто мука, прямо с мельницы.

– Что ж, это кое-что объясняет, – пробормотал Ханс.

– А здесь, в замке, есть повитуха? – спросил Никель. – Ты же не собираешься рожать без нее?

– Я поспрашиваю служанок, – деловито сказала Анна. – Уверена, кто-то тут должен уметь принимать роды.

– Не знаю, – усомнился Фриш. – Подозреваю, что здесь уже давно никто не рождался.

Дети продолжали болтать, но Серильда почти не слушала. Она положила руку на живот, пытаясь почувствовать новую жизнь внутри себя. Но живот упорно оставался плоским.

Она была так занята попытками разрушить проклятие, и так старалась избегать своего царственного мужа, что почти не думала о течении времени, но ведь оно шло. Серильда уже должна была что-то почувствовать. Хоть что-то. Разве у нее не должен был округлиться живот, в котором растет новый маленький человечек?

Но она не чувствовала ничегошеньки.

Ноги не опухали. Спина не болела. Ей ни разу не захотелось ни голубя, ни ржаной муки, ни чего-нибудь еще, кроме огромного количества сладостей, но сладкое она любила всегда.

– Серильда? – окликнула Гердрут. – Ты хорошо себя чувствуешь?

Беспокойство в ее голосе было настолько явным, что Серильда вздрогнула и уставилась на детей. Они смотрели на нее глазами, полными тревоги.

– Все хорошо? – спросил Ханс. – У тебя что-то болит? Хочешь, я сбегаю, приведу кого-нибудь…

– Нет, это я кого-нибудь приведу! – возмутился Фриш. – Я посыльный!

– Нет-нет, все в порядке. – Серильда попыталась засмеяться, чтобы скрыть тревогу за ребенка, но смех превратился во всхлип, а на глазах у нее выступили слезы. – Просто… Как же сильно я всех вас люблю. – Опустившись на колени, она притянула их к себе, стараясь бережнее касаться Анны, чтобы не потревожить ее раны.

Не обращая внимания на то, что прикосновение к детям вызывало у Серильды дрожь, она прижалась щекой к волосам Гердрут.