– Ты можешь выслушать? обрывает меня Тайлер.
Я бросаю на него извиняющийся взгляд. Больше никаких вопросов.
– Я приехал сюда и первую пару недель вообще ничего не мог делать. Мне было очень плохо, я не знал, как обойтись без… травки или еще чего. – Он сжимает кулак и горько усмехается, а затем снова сдвигает брови. – Я просто не мог осознать, что моего отца выпустили из тюрьмы, нужно было дать выход гневу, который копился годами. Я не знал, как это сделать, и задумался, какие у меня есть возможности.
С каждым словом Тайлер говорит все тише. Сглатывает после каждого предложения и смотрит на свои руки, сжатые в замок на коленях.
– В конце концов я понял, что делать, хотя мне была ненавистна сама эта мысль. Мне… мне стыдно…
Он снова замолкает. Делает глубокий вдох и продолжает:
– В конце августа я записался к…
Он не может это произнести. Потом зажмуривает глаза и шепчет онемевшими губами:
– Записался к психиатру.
Я потрясенно молчу. Не знаю, чего я ожидала, но только не этого. Воздух вокруг меня словно сгустился. И долго звенит в ушах. Тайлер еще сильнее зажмуривает глаза. Мои губы изображают большую букву «О».
– Ты обратился к врачу?
Тайлер кивает, закрывая руками лицо. Никогда в жизни не видела его таким униженным.
– Мама всегда хотела, чтобы я поговорил со специалистом, – шепчет он сдавленным голосом. – Еще тогда, когда все раскрылось и отца посадили в тюрьму. Она хотела записать меня к психиатру, чтобы я мог рассказать обо всем постороннему человеку. Но я отказался.
Он отнимает одну руку от лица и трет глаза, все еще плотно закрытые.
– Мне было тринадцать. Я перешел в восьмой класс. Я не хотел быть мальчишкой, который лечится у психиатра. Я хотел быть таким, как все. Лучше бы я пошел тогда. Я понял, что все могло сложиться иначе, и подумал: еще не поздно. Я позвонил, записался на прием – и пожалел об этом, едва переступив порог. На первом сеансе я чувствовал себя самым большим кретином на свете. Сидел на кушетке под дурацким фикусом, и какая-то женщина, годившаяся мне в матери, спрашивала, что со мной. Доктор Брук спросила, на что я жалуюсь, и я выдал речь, которую готовил для турне. Я помнил ее наизусть и рассказал, как стих, как будто не о себе, так легче.
Я знаю: Тайлер не хочет, чтобы я его перебивала и задавала вопросы. И все же надо что-то сказать. Я протягиваю руку, и наши пальцы переплетаются.
– Сейчас тоже так? – спрашиваю я.
Он убирает вторую руку от лица, медленно открывает глаза и поворачивается ко мне:
– Извини. Мне трудно смотреть тебе в глаза.
– Ничего. И что было дальше?