— Глеб, а каким ты был раньше? Ну, до изменения.
— Если интересно, можно поискать по друзьям голографии, — пожал я плечами. — Волосы вот были темные, глаза тоже, кожа, может, смуглее, а в остальном почти такой же. Во всяком случае, все старые знакомые узнают почти сразу.
— Интересно, поищи, — попросила Алиса и тут же продолжила расспросы: — А кто проводил операции? Если бы ты был полноценным шпионом, я бы решила, что какой-нибудь секретный правительственный центр втихаря занимается исследованиями. А на самом деле?
— А на самом деле так и есть, — со смешком ответил я. — Центр находится на периферии империи, на одной из тех планет, где подход к законам достаточно вольный, и официально занимается исключительно вопросами репродукции и генетических заболеваний. Я не знаю подробностей, как Гарольд умудрился меня туда устроить, кто разработал приборчик, живущий в моей голове, да и такие игрушки не в каждом инфосетевом магазине продаются. — Я поднял правую руку, сжал и разжал пальцы, поворачивая ее и разглядывая. — Подготовку Гарольд полностью взял на себя, я не лез, только деньгами вложился, как мог. Он же потом меня вел, отслеживая по этому чипу и подкидывая лакомые куски для обеспечения карьерного роста. Правда, первая пиратская команда попалась неудачная, их пришлось устранить. Но все повернулось к лучшему, после этого я попал на «невидимку».
— В каком смысле неудачная? — растерялась Алиса.
— В таком, что даже у моей морали есть предел гибкости. — Я скривился, вспоминая. — У Серого с «Ветреницы» было одно неоспоримое достоинство: он не получал удовольствия от мучений людей и другим этого не позволял, так что никогда не брал пленных.
— Просто всех убивал, на месте? — мрачно уточнила моя добыча.
— Поверь мне, быстрая и легкая смерть — это далеко не самая страшная участь, — возразил ей. — Милосердие — понятие относительное.
— Да, наверное…
Некоторое время мы лежали молча, почти без движения. Алиса о чем-то сосредоточенно думала, кончиками пальцев рисуя узоры на моей коже, а я наслаждался этими прикосновениями, ждал выводов и дальнейших вопросов.
— Не могу себе этого представить, — тихо заговорила она наконец. — Как можно вот так легко, без колебаний, убивать? Если в порядке самозащиты, когда от этого напрямую зависит жизнь своя или близких, — еще могу представить, но вот так… Как получается, что ты одновременно добрый и заботливый и — безжалостный, совсем не терзающийся муками совести? Говорят же, что привыкнуть убивать невозможно, что это все равно сказывается. Разве нет?
— Я… — запнулся, помолчал и со вздохом продолжил: — Я понятия не имею, что ответить на этот вопрос. Наверное, у меня что-то с головой не так, и это какое-нибудь психическое отклонение, не знаю. Да, не мучаюсь. Да, считаю, что делал именно то, что должен был делать. Да, не жалею, и если бы был шанс изменить прошлое, я бы им не воспользовался. Да, жалко убитых и их родных. Но «Тортугу» надо было остановить, и я это сделал, а что до цены… было бы нужно — заплатил бы и больше. Наверное, это ставит меня в один ряд с теми, с кем я боролся. Но меня это не смущает. Если смущает и беспокоит тебя… — проговорил я и вновь умолк, не зная, как закончить фразу.
Что, в этом случае отпущу ее на все четыре стороны? Да комету мне в задницу, только не в этой жизни!
— Беспокоит, — вздохнула Алиса. — А больше всего беспокоит, что это совсем ничего не меняет. Хотя, мне кажется, должно. Ведь получается, если бы ты не пошел в пираты, наш транспортник благополучно вернулся бы на Землю, и все остались бы живы. Ведь без тебя никто не узнал бы о контрабанде.
— Живы, но в тюрьме, причем в какой-нибудь не самой спокойной, — со смешком ответил я.
— В каком смысле? — растерялась девушка.
— В том, что канал поставки уже прикрыли, а транспортник здесь ждала теплая встреча, — пояснил спокойно. — Так империя и позволит кому-то у себя под носом безнаказанно добывать космолит! А контрабанда по нашим законам карается весьма жестко, и незнание от ответственности не освобождает: приняли же груз на борт почти без проверки. Да и не факт, что действительно не знали, капитан мог быть в доле, и не только он. Вот, может, только тебя как пассажира и пощадили бы…
— Вин! — выдохнула она со смесью тоски и негодования. — У меня голова пухнет. Почему все так сложно?! Почему люди не могут просто жить, никому не причиняя зла, почему негодяи не могут понести наказание просто так, сами по себе, чтобы хорошие люди при этом не страдали?!
Я под конец этой тирады не выдержал, засмеялся. Перевернулся на бок, прижал девушку к себе. Привкус от ее переживаний был навязчивый, горький, но… все равно это почему-то оказалось почти приятно. Или дело в том, что мне просто нравилось ее обнимать?
— Какой ты, в сущности, еще ребенок, — заметил я сквозь смех. — Вот черное, вот белое, и хорошо бы вообще-то выкрасить весь мир в белый цвет.