— Не смешно, — обиженно проворчала она. — Это все очень грустно!
— Ох, лисеныш… Я даже как-то забыл, что в природе встречаются люди вроде тебя.
— Это плохо?
— Это замечательно, — возразил серьезно. — Должен же кто-то компенсировать существование таких чудовищ, как я.
— Ты не чудовище, ты… Просто очень сложный. Чудовище на твоем месте сбежало бы: власть над той станцией — это практически неограниченное могущество. А ты вернулся, хотя был уверен, что здесь тебя ждет казнь.
— Плакса, — вздохнул я и прижался губами к ее макушке.
Некоторое время мы так и лежали: Алиса тихонько шмыгала носом, а я обнимал ее и гладил по волосам, ощущая вкус морской воды в горле и закономерно думая о том, что неплохо было бы вправду оказаться сейчас где-нибудь в теплых краях, желательно у воды.
Везение — все же весьма относительная и непостоянная величина. Не только потому, что удача переменчива и так далее; просто то, что один называет фартом, другой может посчитать кошмаром.
На мой взгляд, именно последним была вся жизнь Глеба, состоявшая из одних сплошных потерь и потрясений. Сложно назвать везением то, как раз за разом выживал этот человек, лишенный в жизни абсолютно всего, что лично мне всегда казалось главными составляющими этой самой жизни. Ни семьи, ни дома, ни будущего и надежды все это обрести. Да, его воля и мужество достойны уважения, но мне даже представить было жутко, что несколько лет этот человек жил с единственной целью — умереть, исполнив долг.
А он даже не понимал, насколько это страшно. Не измененный — покалеченный, переломанный вдоль и поперек.
Я крепко зажмурилась, коснулась губами гладкой кожи мужчины чуть ниже впадинки между ключиц, а потом спросила тихо:
— Все будет хорошо, правда?
— Почему — будет? — насмешливо уточнил Глеб. — По-моему, и сейчас все отлично! — Отстранился, провел по моей щеке костяшками пальцев, стирая слезы, и с легкой улыбкой качнул головой: — Что-то ты совсем раскисла на ровном месте.
— Ничего себе, ровное! — проворчала я недовольно.
Но пояснять свои слова, конечно, не стала: если я расскажу Кляксе, что именно так меня расстроило, он опять засмеется и скажет, что я ребенок. Слишком по-разному мы смотрим на жизнь, да и судьбы у нас слишком разные, чтобы сходиться в подобных вещах.
Да, Глеб больше видел и знает, умом я понимала, что прав все же он: мир — тот большой, населенный триллионами живых существ мир, что простирается вокруг, — сложен, пестр и не имеет однозначных ответов на вопросы морали.
Но в моем мире — маленьком, уютном, ограниченном определенным кругом общения или даже, как сейчас, единственными объятиями — для всех этих больших и страшных вопросов не было места. Я не желала, чтобы оно там было. Гораздо проще и приятней думать не о том, что в любой момент этот мир может лопнуть как мыльный пузырь, а о том, что Глебу просто нужно помочь. Что он уставший, утомленный долгой и трудной дорогой путник, который пришел в мой маленький мир, и мой прямой долг — радушно принять этого гостя. А в идеале вообще уговорить остаться навсегда…
И вместо того чтобы высказывать все эти мысли, способные разве что развеселить измененного, я задала еще один важный вопрос:
— Глеб, а что теперь будет с «Тортугой»? И где она вообще? Ты отдал ее ученым?