— Честно говоря, мне и самой жутко любопытно узнать, почему так получилось, — призналась я. — Как думаешь, а на работу меня возьмут? В смысле, не только лабораторным пособием, а именно на работу? Мне же все равно нужно куда-то устраиваться.
— Если безобразие невозможно прекратить, его следует возглавить? — засмеялся Глеб. — В космос больше не хочется?
— А что, ты собираешься? — спросила я.
На лице мужчины отразилось легкое замешательство, сменившееся задумчивостью.
— А что, со мной полетела бы?
— Куда угодно, — отозвалась я тихо.
Вышло удивительно емко и пронзительно, и вместил мой ответ куда больше, чем формально значили эти два слова.
Глеб несколько долгих мгновений разглядывал мое лицо, а я тонула в уже совсем не страшной лазурной бездне; потом мягко толкнул, опрокинул на спину, склонился и поцеловал — глубоко, нежно, медленно. В следующее мгновение мои ладони уже скользили по его плечам, а нога обнимала бедра.
— Лисеныш, ты опять? — выдохнул мужчина мне в губы. — Я ведь не железный…
— А у меня уже ничего не болит, — отмахнулась я, закрывая ему рот поцелуем и не давая возможности ответить.
Некоторое время Глеб все же упорствовал. Не отталкивал меня, не пытался завернуть в одеяло или сбежать, даже отвечал на поцелуи, но чувствовалось, что сдерживает себя, наверное, надеялся, что мне надоест.
Не надоело. Я оторвалась от его губ, спустилась к плечу, проложила дорожку из поцелуев вдоль ключицы, кончиком языка провела от впадинки вверх, по горлу — еще в душе обратила внимание, как на измененного действует это прикосновение. Сейчас реакция оказалась похожей: с тяжелым шумным вздохом мужчина запрокинул голову, поддаваясь этой простой и как будто не столь откровенной ласке. Я слегка прихватила тонкую кожу зубами, ответом на это стали новый вздох, больше похожий на стон, и крепко сжавшая мое бедро ладонь.
— Похоже, я нашла у тебя уязвимое место? — не удержалась от подначки и вновь медленно провела языком по шее.
— Похоже, ты нашла себе проблему, — хрипло ответил он, и от его голоса меня пробрала мелкая дрожь, стекшая от лопаток к пояснице.
Так что своего я все же добилась.
Только, несмотря на угрозу, Глеб снова был нежен, нетороплив и осторожен. Настолько, что это почти пугало и одновременно заставляло сердце сладко сжиматься и замирать от восторга. От удовольствия, что вот эти сильные руки, привыкшие к оружию, привыкшие нести смерть, касаются меня столь чутко и бережно. От понимания, что я — особенная для него настолько, что сдерживается до последнего, лишь бы не навредить.
Я видела, ощущала каким-то чисто женским внутренним чутьем и понимала разумом, что ему хочется совсем не этих неторопливо-томных ласк, а иного — жгучего, звериного, грубого. Но осторожничал, чувственно и нежно сводил с ума прикосновениями.
Сорвался только в самом конце, когда желание совершенно затуманило разум, и снова наставил мне синяков. Но в тот момент это уже не беспокоило. Во мне осталось только единственное инстинктивное стремление принадлежать — полностью, до последнего вздоха, до самой потаенной мысли — именно этому мужчине, которого принимало мое тело и которому принадлежало мое сердце.
Заснули мы почти сразу, не размыкая объятий, не имея сил и желания хоть как-то пошевелиться. Только, уплывая в сон, я почувствовала, как Глеб убрал руку за спину, нащупывая одеяло, а потом широким жестом накрыл нас обоих, словно отрезая от окружающего мира. В этот момент меня эгоистично не волновало беспокойство родных, Димкины угрозы и предстоящий разговор с отцом. Меня вообще ничего не волновало, кроме теплого и всеобъемлющего ощущения счастья, оттененного легким горьковатым привкусом недоверия: а вдруг это все-таки не на самом деле?
Утром же, несмотря на то что проснулась я одна, а совсем даже не в надежных объятиях измененного, у меня не возникло ни единой мысли о том, что вчерашнее может быть сном, видением или чем-то вроде этого. Потому что утро началось с расплаты за то, что, глупая и самонадеянная, я не послушала умного и опытного Глеба. Не то чтобы у меня все ужасно болело и хотелось от этого умереть, но ощущения были весьма неприятными. Ломило некоторые мышцы, о существовании которых я, достаточно спортивная девушка и вообще-то врач, раньше никогда не подозревала. Ныли синяки, горели припухшие от поцелуев губы и, конечно, неприятно саднило между ног. Не до такой степени, чтобы обещать себе «никогда больше», но достаточно, чтобы идея продолжения вчерашнего прямо сейчас вызывала устойчивое отвращение.