Цивилизация долины Инда имела письменность, однако надписи до сих пор не расшифрованы, до нас не дошло ни одного собственного имени. «Мелухха» — древнее аккадское слово, которое могло использоваться как личное имя и как географическое название; надпись конца III тысячелетия до н. э. упоминает селение Мелухханс[138] у месопотамского города Лагаш. Некоторые тексты относятся к импорту хараппской древесины. Впрочем, самые обильные свидетельства торговых связей между двумя странами содержатся в предметах, найденных при раскопках. Вокруг Персидского залива обнаружены печати хараппских купцов, в долине Инда найдены печати месопотамского происхождения. Хараппские торговые пути к берегам Персидского залива прослеживаются по распространению лазурита и сердолика, изделий из олова, меди и морских раковин, а также по наконечникам для стрел и ювелирным изделиям из халцедона, яшмы и кремня.
Побережье между Индом и Персидским заливом в основном засушливое и неприветливое, однако археологам удалось обнаружить и идентифицировать хараппские порты, в том числе Суткаген-Дор примерно в 270 милях к западу от дельты Инда. Некоторые другие порты обнаружены в районе полуострова Катхиявар в Гуджарате, где был тщательно исследован древний порт Лотхал[139] примерно в 500 милях к юго-востоку от Инда, период функционирования которого совпадает с эпохой процветания всей индской цивилизации. Лотхал находится примерно в 80 километрах к юго-западу от Ахмедабада и примерно в 10 километрах от залива Хамбат (Камбей) — в древности, вероятно, море подступало ближе. Среди археологических находок — самая крупная после Мохенджо-Даро и Хараппы коллекция печатей и оттисков индской цивилизации, большинство из них найдены в развалинах здания, которое, по всей вероятности, было складом.[140]
Это одна из нескольких построек, с помощью которых удалось установить, что Лотхал в древности был портом. Наиболее спорным сооружением является трапециевидный резервуар, вымощенный обожженным кирпичом, размером 214 на 36 метров и глубиной 3,1 метра; с одной стороны в нем имеются шлюзовые ворота, предотвращающие переполнение. По одной из гипотез, резервуар служил закрытым доком, который через специальный канал наполнялся водой из двух существовавших в древности рек. Оппоненты утверждают, что, хотя такой док и мог давать защиту от юго-западных муссонов, он вряд ли окупил бы средства, затраченные на строительство такой сложной конструкции. Более того, он резко выбивается из всего, что нам известно о морских традициях данного региона: даже в наше время индийские и пакистанские рыбаки и моряки пристают к берегу без всяких причалов, пристаней и других специальных построек. В месопотамских письменных источниках пристани упоминаются довольно часто, начиная с «пристани Аккада»[141] у Саргона, однако самая древняя постройка, которую можно уверенно отнести к такому типу сооружений, создана на тысячу лет позже. Тем не менее, Лотхал, без сомнений, был центром межрегиональной торговли, и любые постройки в нем свидетельствуют об изрядном количестве затраченных на них времени и ресурсов, что является знаком общего процветания страны.
Судостроение в Персидском заливе. Маганская лодка
Маган, второе географическое название из надписи Саргона, относится к землям по обеим сторонам Ормузского пролива — Южному Ирану и Восточному Оману — в устье Персидского залива, который в месопотамских источниках иногда называется «Маганским морем». Эти земли служили источником древесины, диорита и меди. В некоторых текстах упоминается «дильмунская медь», но поскольку в Бахрейне и на северо-востоке Аравии нет меди, то название, видимо, возникло оттого, что дильмунские корабли — или корабли, заходившие в Дильмун, — возили медь из Омана. Стратегическая важность Магана для месопотамских правителей очевидна из упоминаний двух военных походов, предпринятых ближайшими преемниками Саргона: один из них построил флот для нападения на союз тридцати двух городов Магана. Это одно из древнейших упоминаний флота, построенного исключительно для военных целей.
Вся важность связей с Маганом/Оманом обнаружилась только в 1980-х и 1990-х годах, когда самая восточная точка Омана — Рас-аль-Джинс (Эль-Хадд), находящаяся более чем в трехстах милях к юго-востоку от Ормузского пролива, — стала местом нескольких археологических находок. Там, где исследователи обнаружили судостроительную верфь, были найдены остатки более трехсот фрагментов древних кораблей, датируемые 2500–2200 годами до н. э. По большей части это пластины битума с отпечатками стеблей и пучков тростника, связочного материала и циновок, а также связанные между собой деревянные доски, на которые наносился битум. На внешней стороне многих пластин найдены ракушки — доказательство контакта с морской водой; ракушки также встречались внутри переработанной и повторно использованной битумной массы. Помимо того, что археологические находки в Рас-аль-Джинсе[142] дали подтверждение некоторым текстам о развитии кораблестроения в этих краях, а также дополнили имеющиеся знания о древнем кораблестроении деталями, не сохранившимися в письменных и изобразительных памятниках. Особо интересны способы, которыми из связок тростника формировали корпус, способный выдерживать парусное оснащение и нести груз. Корпус судов из Рас-аль-Джинса строился из тростниковых связок диаметром от четырех до двенадцати сантиметров. При сборке их накрывали плетеными тростниковыми циновками или шкурами животных, покрытыми битумной амальгамой: водонепроницаемый покров превращал тростниковый плот в судно с корпусом водоизмещающего типа и заодно сглаживал неровности тростниковых связок, что позволяло лодке скользить по воде с меньшим сопротивлением. Битум также продлевал срок службы тростника и защищал от ракушек, моллюсков-древоточцев и водорослей, которые могли нарушить цельность корпуса или даже активно его уничтожить. Битум, который в природе обычно указывает на глубинные залежи нефти, по берегам Персидского залива проступает на поверхность; в Месопотамии его издревле использовали при строительстве судов. Приготовление битумной амальгамы — технически сложный процесс, и нанести ее — значит не просто замазать корпус судна жидкой смолой. Битум наносится в расплавленном состоянии; он должен быть пластичен и тем обеспечивать цельность судна при плавании, когда корпус изгибается под действием воды, а для предохранения корпуса от ударов при вытаскивании судна на берег битум должен сообщать корпусу необходимую прочность. Кроме того, битум должен быть относительно легким. Местоположение пластин, найденных в Рас-аль-Джинсе, говорит о том, что их намеревались расплавить и использовать для нового судна — такой процесс был менее трудоемким, чем с нуля готовить свежую амальгаму.
Клинописный текст XXI века до н. э. описывает масштабные мероприятия, связанные со строительством тростниковых и деревянных судов; в списке упомянуты сосна, пальма и тамариск в количестве полутора тысяч штук, 12 тысяч связок тростника, рыбий жир, «асфальт для покрытия лодок[143] маганского типа» и другие материалы. По этим цифрам не понять, сколько материалов требовалось на один корабль, однако копия, сделанная в Суре (Оман) в 2005 году, дает некоторые ответы. Опираясь на детали кораблей, полученные при исследовании битумных пластин и при изучении 270 сохранившихся моделей лодок и 186 изображений на печатях и оттисках III тысячелетия до н. э., археологи-экспериментаторы построили серию тростниковых лодок, начиная от модели 1:20 до пятиметрового прототипа и далее до двенадцатиметровой «маганской лодки».[144] Она вмещала примерно тридцать
Список материалов для современной «маганской лодки» включал в себя почти три тонны тростника, тридцать километров веревки из волокон финиковой пальмы или козьей шерсти (такая шерсть исключительно прочна и ее проще обрабатывать), более тонны древесины и две тонны битума, смешанного с резаным тростником. Дерево пошло на кильсон, рамы и горизонтальные брусья, соединявшие планширы, корпус дополнительно укрепили парными связками тростника, образующими подобие рамы. Между тростниковыми связками и битумом проложили плетеную циновку. На судно поставили двуногую мачту, на один рей повесили квадратный парус, для управления использовались два рулевых весла на корме. Водоотталкивающий слой битума отлично выполнял свою роль, однако волны неотвратимо перехлестывали через борт, так что в тростник впиталось примерно три тонны воды, из-за чего грузоподъемность судна существенно снизилась. Тем не менее морские испытания показали, что на такой лодке вполне можно выходить в море: ею несложно управлять, она относительно быстроходна и при умеренном ветре достигает скорости пять узлов и больше. При благоприятном ветре путешествие от северной оконечности Персидского залива до Магана заняло бы примерно неделю, в зависимости от количества стоянок, а обратный путь был бы медленнее из-за преобладающих северо-западных ветров. Продолжительность перехода до Хараппы зависела бы от мощности муссонов.
Морская торговля до падения Вавилонского царства
Трудно установить, насколько превратности дальней морской торговли влияли на взаимоотношения торговцев с политической и религиозной властью — часто сосредоточенной в одних и тех же руках. Изрядная доля месопотамской торговли принадлежала единоличным торговцам, однако в дело активно вмешивались храмы, а храмовые комплексы часто служили и складами. Серия документов, относящихся к концу III тысячелетия до н. э., описывает сделки купца по имени Лу-Энлилла,[146] который взял из храма тысячи килограммов дерева, досок и рыбы, более полутора тысяч литров кунжутного масла, одежд и шкур — все это для обмена на медь в Магане. Частные лица могли вкладывать в предприятие средства либо по фиксированным ставкам — что уменьшало как риск, так и выгоду, — либо с видами на долю в общей прибыли, тем самым больше рискуя средствами в случае, если торговец потерпит убыток. В Месопотамии не существовало жестких ограничений на размер процентов по займу,[147] какие впоследствии налагались иудейскими, христианскими или исламскими законами, поэтому как храмы, так и индивидуальные торговцы просили от 20 до 33 процентов. Существование торговцев, не зависящих от храмов и государства, может служить объяснением тому, почему после падения династии Ура (через четверть века после времен Лу-Энлилла) торговля в Персидском заливе сохранилась, хотя месопотамские купцы, по-видимому, лишились существенной части торговли в Дильмуне.
Политическая цельность Месопотамии восстановилась в царствование первой вавилонской династии — с XIX по XVII век до н. э. В 1700-х годах до н. э. Хаммурапи правил большей частью Нижней Месопотамии и западными территориями вплоть до аморейского торгового города Мари в верхнем течении Евфрата. (Амореи были носителями семитского языка, их переселение из Аравии в Сирию и Месопотамию на рубеже тысячелетий послужило следствием — или причиной — нового расцвета торговли между Востоком и Западом, совершавшейся как сухопутными путями, так и по Евфрату.) Хаммурапи знаменит сводом законов — самым полным из дошедших до нас кодексов Древней Месопотамии. Многие из этих законов, относящихся к последнему периоду правления Хаммурапи, напрямую говорят о торговцах, их взаимоотношениях, процентных ставках; семь законов непосредственно касаются перевозки товаров. Три из них определяют ставки, по которым осуществляется наем судов вместимостью до шестидесяти
Шумеро-аккадская культура распространилась по Месопотамии относительно равномерно, однако политическое объединение было труднодостижимо, и еще сложнее было его удержать, так что даже успехи Хаммурапи были кратковременны. Ослабление Вавилона началось при его сыне и преемнике, когда южные шумерские города стали возвращать себе независимость. Политический упадок длился примерно столетие (и совпал с эпохой правления гиксосов в Египте), и в 1595 году до н. э. вторгшиеся из Центральной Анатолии хетты взяли верх над вавилонянами. Север отошел под власть царства Митанни, образовавшегося на территории нынешнего Ирана, Южная Месопотамия подчинилась так называемой династии Страны Моря, сведения о которой скудны. В тот же период подверглась упадку индская цивилизация; обоюдное прекращение взаимодействия привело к тысячелетнему перерыву в торговле Пакистана и Индии со странами Персидского залива.
От Миноса к Микенам, 2000–1100 годы до н. э
Неким условным ознаменованием поворота месопотамской торговли в сторону Средиземноморья служит известный нам текст 1745 года до н. э. — последний сохранившийся текст с упоминанием «дильмунской меди» и первый в истории текст, упоминающий «кипрскую медь»: «12 мин[151] [360 килограммов] обработанной меди из Аласии [Кипра] и Дильмуна». На протяжении всего периода античности остров Кипр был крупнейшим производителем меди (его современное название происходит от греческого слова, обозначающего медь), которая вместе с оловом дает бронзу — самый прочный сплав, известный в древности на Ближнем Востоке, где бронзовый век длился примерно с 3000-х до 1000-х годов до н. э. Основная часть кипрской меди, вероятно, попадала в Левант через портовые города Библ или Угарит, а оттуда торговцы везли ее по суше до Евфрата и вниз по течению в Месопотамию.
Библ — один из древнейших городов мира, в начале бронзового века служивший главным левантийским портом; он находится примерно в сорока километрах к северу от Бейрута. Здесь найдено самое большое на Ближнем Востоке количество египетских каменных артефактов, включая скульптуры, рельефы и прочее. Непропорционально большое количество писем из Библа, найденное в египетском дипломатическом архиве в Амарне, существенным образом объясняет тесные и прочные связи Египта с Библом как «воротами» к Ближнему Востоку, особенно в 1300-х годах до н. э. Впрочем, археологические находки свидетельствуют, что к тому времени библские моряки уже две тысячи лет возили товары в Египет и обратно. Благосостояние Библа долгое время зависело от процветания Египта, и когда месопотамские или египетские первопроходцы проложили наземный путь через Ханаан, Библ мог на время потерять свое значение как порт. Однако благодаря обилию лесов в глубине библских территорий, а также благодаря тому, что Египет нуждался в древесине, Библ в начале III тысячелетия до н. э. вновь стал важным центром торговли и, возможно, тем самым портом, через который была отправлена в Египет первая известная нам партия древесины в 2600-х годах до н. э., в царствование фараона Снофру. Пятью столетиями позже порт существенно пострадал от распада египетского Древнего царства, однако во втором тысячелетии он вновь набрал силу. Впоследствии он стал крупным импортером египетского папируса, и название порта Библ стало для греков словом, которым они обозначали папирус, книгу и впоследствии Библию.
Примерно в 1600-х годах до н. э. Библ начал торговать с Западом, преимущественно с Кипром и Критом — крупнейшими островами в Восточном Средиземноморье. Культурный и материальный обмен между Левантом и Критом помог оформиться минойской культуре, испытавшей расцвет в период с конца III тысячелетия до н. э. до XV века до н. э. и повлиявшей на развитие Микен в материковой части Греции. Цивилизация Крита, названная по имени мифического царя Миноса, стала предметом обильных упоминаний с V века до н. э., когда Геродот и Фукидид описывали Миноса как завоевателя южной части Эгейского моря. Фукидид отмечает, что «Минос, согласно традиции,[152] первым в истории организовал военный флот. Он овладел большей частью моря, называемого теперь Эллинским [Эгейским]; он правил Кикладскими островами… Разумно предположить, что он, как мог, старался уничтожить морской разбой и этот доход направить в свою пользу».
Эта гипотеза о минойской талассократии — буквально «морской империи» — оказалась невероятно живучей, особенно если учесть, что Минос — персонаж скорее мифический, чем исторический, что период наибольшего влияния минойской культуры кончился более чем за тысячу лет до Геродота и Фукидида и что сведения, приводимые этими историками, основаны больше на устной, чем на письменной традиции. Нет сомнений, что критяне плавали к восточному побережью Средиземного моря начиная с III тысячелетия до н. э. Однако представления о том, что Крит колонизировал эгейские страны и усмирял пиратов, в основном являются плодом настроений самого Фукидида и его собратьев-афинян, озабоченных подавлением морского разбоя и угрозой их торговле из-за появления самого мощного флота в Восточном Средиземноморье. Нынешнее восприятие взглядов Фукидида идет от современных представлений о морском владычестве и господстве, высказанных такими стратегами, как Альфред Тейер Мэхэн, который в конце XIX века — в период расцвета Британской империи — отстаивал идею развития мировых флотов по образцу вездесущего и всемогущего британского королевского флота. Археология показывает, что представления Фукидида о Крите как колонизаторе Кикладских островов в лучшем случае преувеличены. Преобладающая точка зрения сводится к тому, что переселенцы эпохи неолита,[153] двигавшиеся из Анатолии к западу, расселились по островам и Пелопоннесу, куда они принесли свои земледельческие навыки и часть сельскохозяйственных культур, таких как маслины и вино. Однако при всей очевидности контактов между Критом и Кикладами мы едва ли располагаем доказательствами прямой гегемонии минойцев над всем архипелагом.
Такую гегемонию критяне не осуществляли нигде в Средиземноморье, где их моряки были всего лишь одной из многих групп торгового флота. В расцвете власти и влияния минойцы торговали на севере с островами Эгейского моря, на западе с материковой Грецией, Сицилией и Сардинией, на востоке с Кипром, Малой Азией и Левантом, на юге с Ливией и Египтом. Египтяне эпохи Снофру приобретали критскую керамику либо у минойских купцов, либо через посредников, либо обоими способами сразу. Таблички из архива в Мари,[154] относящиеся к XVIII веку до н. э., упоминают купцов с Крита и из Карии (на западе Малой Азии), которые получили партию олова с помощью переводчика из Угарита; на Крите найдены относящиеся к тому же периоду вавилонские цилиндрические печати, попавшие туда, вероятно, через Мари, Угарит и Кипр. К этому времени минойская материальная культура достигла своего пика — прекрасные, сложной постройки дворцы, виллы и города найдены в Кноссе, Фаистосе и более чем в двадцати других местах. Были ли они подчинены одному критскому владыке — сложно сказать. Некоторые считают отсутствие городских стен признаком того, что жители минойского Крита полагались на обороноспособность флота, защищавшего их от иноземных вторжений. Однако в эпоху, не оставившую нам свидетельств о какой бы то ни было морской державе, способной на военный поход до такой далекой цели, как Крит, море само по себе служило достаточно надежным барьером даже в отсутствие флота.
Археологические находки и письменные свидетельства, относящиеся к минойской цивилизации, почти не дают информации о кораблях минойской эпохи. Больше всего сведений содержится в серии настенных росписей, обнаруженных при раскопках города Акротири на кикладском острове Тира, примерно в семидесяти километрах к северу от Крита. В 1628 году до н. э. остров был разрушен в результате вулканического извержения, которое сейсмологи считают одним из крупнейших за десять тысяч лет; немалая часть Акротири сохранилась под слоем пемзы и пепла глубиной до двадцати пяти метров. В отличие от жителей более известного южноиталийского города Помпеи, погибших под пеплом Везувия в 79 году н. э., жители Акротири заранее знали о вулканической опасности: в раскопанных к настоящему времени тридцати зданиях не обнаружено человеческих останков и почти никаких личных вещей — это значит, что жители покинули остров еще до извержения.
В одном из помещений на втором этаже здания, известного как «западный дом», были обнаружены две прекрасно выполненные стенные росписи.[155] Одна изображает группу из семи крупных и четырех мелких судов, по-видимому, входящих в культовую праздничную процессию — она идет из одного города в другой, в котором собралась толпа народа. У кораблей длинный изящный корпус с удлиненной носовой частью, поднимающейся из воды под углом почти сорок пять градусов и торчащей вверх выше, чем мачты. В середине каждого корабля поставлена единственная мачта, квадратный парус крепится между реем и брусом, все корабли управляются парой рулевых весел в кормовой части. На самом украшенном корабле, под пологом и гирляндами, идущими от носа через верхушку мачты к корме, сидят восемь человек. На этом корабле и некоторых остальных приспущен парус. Вторая роспись, плохо сохранившаяся, изображает аналогичные весельные корабли с воином-копейщиком впереди, идущие по морю среди обнаженных мертвых тел. Неудивительно, что многие считают это батальной сценой, возможно, показывающей отбитие атаки на застигнутых врасплох островитян, многие из которых, показанные на заднем плане, занимаются обычными делами. Другие толкователи усматривают в этой росписи изображение обряда плодородия, во время которого приносились человеческие жертвы — этим имитировалась гибель божества плодородия, потопляемого ради будущего урожая (такая трактовка подтверждается некоторыми известными нам фактами минойской жизни).