— Да это же магия какая, Вить, родить мини-версию себя.
— Это тебе, — Рома придвигает лист с собакой Юре, который круглыми глазами разглядывает четырехлетнего художника.
— Спасибо, — выдерживает растерянную паузу и переводит на меня озадаченный взор, — это очень мило и почти до слез, но зная тебя, я теперь должен повесить эту собаку в рамочку и хранить на видном месте.
— Тебе не нравится? — тихо спрашивает Рома.
— Нравится, — торопливо говорит Юра. — Такую собаку мне еще никто не дарил.
Рома улыбается и тянет фломастер в рот.
— Нет-нет-нет, — Юра выхватывает фломастер из его пальцев. — Нельзя.
— Почему?
Юра закрывает фломастер, откладывает его в сторону и тяжело вздыхает:
— Что-то мне подсказывает, тебя не удовлетворят мои объяснения, и ты все поймешь только тогда, когда сожрешь с десяток фломастеров… — косит на меня многозначительный взгляд. — Так ведь?
Я подаюсь в сторону Юры и шепчу:
— Поэтому фломастеры особенные, — улыбаюсь. — Чернила в них безопасные, но горькие да ужаса.
— Серьезно?
— Ага.
Юра смотрит на фломастер, потом на меня и решительно хватает его. Открывает и сует стержень в рот. Глаза окруляет, отбрасывает фломастер и полощет рот чаем:
— Какого черта… Да кто такие фломастеры делает, блин… Фу… Реально горькие!
Рома вздыхает, лезет ко мне на колени и устало приваливается ко мне, глядя на Юру:
— Значит, невкусные.
— Нет, — Юра сплевывает зеленую воду в стакан. — Да это издевательство над детьми.
— Я так не буду делать, — Рома трет щеку ладошкой, и я целую его в макушку.