Валентина встает, потом опять садится и вновь встает.
— Маш… Это как так-то?
— Вот так, — шмыгаю и вытираю слезы тыльной стороной ладони. — Разлюбил. Говорит, что не может так больше.
— Может, перебесится, а? — едва слышно отзывается Валентина. — Вы чего, Маш… Вы же так давно вместе… Маша…
— Это конец, — опускаю взгляд и медленно выдыхаю. — И девочкам пока ничего не говори, Валь. Они ждали этого отдыха.
— Да они же все в сорокет начинают фигней страдать… Маш, милая моя… Взбрыкнул мужик…
Я молча смотрю в камеру, и Валентина закусывает губы.
Виктор — для нее сын. И он останется им при любом сценарии. И не воспылает она к нему яростным гневом. Не будет она его ненавидеть, обкладывать оскорблениями и вычеркивать из жизни.
Он — ее сын. И как бы она меня ни любила, как бы ни уважала, как бы ни переживала, но она окончательно не встанет на мою сторону. Я это понимаю, потому что сама мать.
— Маш…
— Отдыхайте.
— Да как тут отдыхать теперь?
— Я не знаю, — пожимаю плечами, — и звонить Виктору бессмысленно, Валь. Мы расходимся. Разве я имею права его не отпускать?
— Да блажь это! — Валентина повышает голос и прижимает ладонь к губам, а потом бубнит, повторяя, — мужицкая блажь.
— Как он сказал, — делаю глубокий вздох, — пусть будет так.
— Ну… я не знаю, — Валентина начинает паниковать, — ну… возьмите передышку… разбегитесь на время… черт… Маш… да дурак он… Господи, — смотрит обескураженным взглядом в даль, — да что ж их так накрывает?!
— Валь, эти вопросы ничего не изменят.
Смотрит на меня, хмурится и поджимает губы. Как женщина, она понимает меня, но как мать и как свекровь, она не желает, чтобы все было так. Она хочет зачитать мне лекцию о том, что надо быть умной и мудрой, однако осознает, что я на дне и я умираю.
— Маш, ты же мне как дочка…
— Вот… А для Виктора я… — горько усмехаюсь, — как сестра.