— Я не знаю, я… я как будто еду в машине, у которой отказали тормоза. — Я встряхнула головой, гоня прочь назойливые мысли. — Что сказал Дуглас? Что ему удалось узнать?
— Кардинал собирается на выходных посетить один из городских соборов и выступить там с речью. Ничего особенного, просто рутинный выезд, но отец обещал договориться, чтобы нас пустили внутрь до того, как начнется основное действо.
— Насколько это безопасно? — с замирающим сердцем спросила я, уже догадываясь, каким будет ответ.
— Кардинал не возит с собой вооруженную охрану, если ты об этом, но ему это и не нужно, я полагаю, — выразительно заметил Йон, и я прекрасно понимала, о чем он говорит. Если даже рядовой священник вроде отца Горацио был способен в свое время практически поставить на колени полную аудиторию слушателей, то кто-то уровня кардинала, наверное, мог одним лишь своим запахом заставить неугодного ему собеседника лишиться чувств или еще что похуже. Даже мой альфа со всеми своими навыками был в сравнении с ним просто заигравшимся детенышем, тявкающим на большого взрослого зверя. Про нас с Медвежонком и говорить не стоило. И даже если каким-то чудом мы смогли бы обезопасить себя от влияния его феромонов, в храме почти наверняка было полно послушников вроде тех двоих, что в свое время конвоировали нас из Церкви Святой Изабеллы до квартиры Джен. Ну и не стоило забывать о том простом факте, что нас с Йоном, вероятно, все еще разыскивали, и мы до сих пор не знали масштабы этих поисков, а также всех, кто был в них вовлечен.
— Это все равно что лезть в змеиное гнездо, — резюмировала я. — Нужно хорошенько все продумать — план отхода и… остальное.
— Не волнуйся, сестренка, — вдруг проговорил Медвежонок, теперь уже сам ободряюще обнимая меня за плечи. — Я уже сказал, что не боюсь его. Я с ним справлюсь, доверься мне.
— Ты уверен? — с сомнением нахмурил брови Йон.
— Я знаю, чего он боится. И я знаю, что моя сила не в моем теле или запахе. А в том, что я та часть его прошлого, от которой ему не удалось вовремя избавиться. Вот, я все настроил в телефоне для записи. Куда мне сесть?
Мы усадили его рядом с торшером, потому что свет за окном уже почти погас, и я какое-то время похлопотала рядом с парнишкой, слегка замазав тональным кремом его синяк и уложив челку так, чтобы она прятала опухший после удара глаз. На мгновение вспомнила, как Ория красила меня перед тем злополучным вечером в казино Красной Лилии, но поспешно прогнала эту мысль прочь. Вспоминать о существовании второго фронта сейчас было исключительно деморализующе.
Йон, выбрав ракурс поудачнее, кивнул Медвежонку, предлагая ему начать, но тот заговорил не сразу, сперва просто смотрев в камеру и будто пытаясь разглядеть кого-то по ту сторону объектива.
— Меня зовут Дани Боро, — наконец начал он. — Три года назад мой отец, кардинал Фердинанд Боро, приказал убить меня.
Он говорил несколько минут, иногда замолкая, чтобы собраться с мыслями, а иногда буквально захлебываясь словами. О своем детстве, о том, как много было возложено на него надежд, и о том, в какую ярость пришел его отец, когда узнал, что его сын не был альфой. Более того — что он родился гендерно нечистым. Он говорил о том, чего никак не мог знать посторонний, упоминал персонажей, события и обстоятельства, о которых не было известно никому, кроме членов семьи кардинала и, возможно, его приближенных. И даже если простому народу всегда можно было сказать, что все это выдумки и блеф, то вот на остальных кардиналов эта запись произвела бы нужное впечатление, раз и навсегда поставив крест на карьере Боро и, вероятно, лишив его не только возможности стать следующим Иерархом, но и нынешнего сана.
И самая горькая ирония этой ситуации заключалась в том, что негодование его товарищей обрушилось бы на него не из-за того, что он приказал убить сына, а по той самой причине, почему он вообще решился на это — из-за его сущности, запаха и природы. Кардинал не мог иметь сына-омегу, это противоречило всем церковным канонам и всему, во что нас заставляли верить на протяжении долгих веков. Церковь брала на себя право судить нас за нашу «безнравственность» именно потому, что провозгласила саму себя свободной от греха, а значит и от его последствий. Они порицали, отвергали и открыто презирали таких, как Джен и Медвежонок, называли их «ошибкой природы», последствием грехов и распутства их родителей — обычно матерей, ведь только омегам было запрещено проявлять свою сексуальность иначе, кроме как в союзе с мужем-альфой и только во имя продолжения рода. Тот факт, что даже высшие саны Церкви не были застрахованы от подобного, ставил под угрозу не просто судьбу одного конкретного кардинала, он опасно расшатывал саму основу того общества, в котором мы привыкли жить.
— …Если вы смотрите эту запись, значит меня, возможно, уже нет в живых, — подвел итог своей речи Медвежонок. — А значит все, что я могу дать вам сейчас, это правда. Я Дани Боро, я был жив все эти годы, и я — омега. Я горжусь тем, кто я есть, и я благодарен за ту жизнь, что мне удалось прожить вдали от моего отца, потому что я нашел здесь настоящую семью, которая приняла меня и научила любить и бороться за то, что тебе дорого. Я… очень надеюсь, что никто никогда не увидит эту запись, потому что… мне совсем не хочется умирать ради этого. Я хочу… пожить с ними еще немного. Еще… хотя бы немного. — Он перевел взгляд на меня и Йона, и я почувствовала, как непрошеные слезы защипали глаза.
Альфа вздохнул и остановил запись, позволив мне нырнуть обратно на кровать и прижать к себе не менее эмоционально возбужденного Медвежонка. Обнимаясь и переплетаясь запахами, мы от души поревели несколько минут, пока Йон с непроницаемым выражением лица сохранял видео на нескольких разных носителях, чтобы в случае чего иметь под рукой копию. Выпустив пар, мы с Медвежонком задремали, и уже позже, сквозь сон, я ощутила, как меня кто-то обнимает со спины, немного ревниво оттягивая от чрезмерно оплетшего меня собой парнишки.
— Йон, все…
Я не договорила, потому что мой хриплый шепот был почти мгновенно заглушен настойчивым глубоким поцелуем, от которого у меня по всему телу словно бы разбежались колкие электрические змейки. Я ощутила его руки у себя на бедрах, сжимающие их сквозь мягкую ткань домашних штанов, и сдавленно замычала, слабо пытаясь сопротивляться его напору.
— Не… здесь… он же…
— Он спит, Хана.
— Он проснется, если ты не перестанешь!
ebooksa