Распутье

– О, какой стройный план действий, – с сарказмом похвалил он. – Так стреляйте, Елизавета Андреевна, чего ждете? Кстати, труп отсюда нужно утащить – здесь много болот, но сейчас не сезон. В любом случае, чем позже меня найдут, тем меньше шансов реального розыска преступника. Не забудьте следы замести. И да, проверьте обязательно, не идет ли запись на видеорегистраторе – на таких мелочах новички и проваливаются. Все запомнили? Так стреляйте! У меня же все равно окончательно добро со злом перепуталось.

Рука у меня не дрогнула – точнее, мне удалось этого не показать.

– Не окончательно. В том-то и дело, Коша, что не окончательно! Я помню, как ты пытался выручить Сашу, помню, что делал для меня! И ведь ты обо мне давно заботился – так, как умеешь, но старался помочь. Так что же с твоим добром и злом, Коша? Почему ты до сих пор кого-то спасаешь, хотя орешь о том, что спасаешься только сам? Может, не столько уж в тебе гнили, раз ты ради других подставляешься?

– Вы меня до смерти заговорить решили или гуманно нажмете на спусковой крючок? – он надо мной насмехался. – Стреляйте уже, Елизавета Андреевна. Я все равно не могу выбрать, кого следует подставить в этот раз.

Я так и держала его на прицеле, а говорить старалась вообще без нервов и как можно честнее – он все равно видит все мои эмоции:

– Это сложно. Будь просто убить человека, то я бы не с тебя начала. Я вижу в тебе правильное, Коша, даже если ты не видишь этого сам.

– Понимаю. А так?

Он из-за пояса вынул еще один пистолет – неожиданно резко, хотя я и подозревала о его наличии. В бардачке у него только с глушителем, но Коша редко бывает невооруженным. И вытянул руку в мою сторону.

– А так, Елизавета Андреевна, проще? – повторил вопрос.

Я как будто больше всего опасалась именно такой картины: мы, замершие в терпком и глубоком кадре, стоим друг напротив друга, будто бы и есть самые главные враги. Все мое самообладание пропало, захотелось сморгнуть этот кадр, убрать его из взгляда. И уже не имеет большого значения, кто выстрелит первым, само это противостояние убивает.

Я не смогла выстрелить, когда он сделал шаг вперед. Затем опустил оружие и упал на колени, схватил мой ствол и прижал к середине лба.

– Стреляй, Лиза, потому что я не знаю, что делать. Прямо сейчас мы поедем домой, и я сообщу Ивану Алексеевичу, потому что подставить ребят не могу. И я не могу поехать домой и сообщить Ивану Алексеевичу. Так стреляй же, гнили во мне достаточно, чтобы саму себя оправдать.

Оказывается, этот кадр был еще хуже предыдущего. Меня затошнило от той же невозможности – я ведь сразу понимала, что не смогу его убить, раз даже Ивана не смогла, но хотела решимость свою показать и на ее фоне быть услышанной. А вышло так, что Коша сдался – капитулировал, чего я от него не ожидала.

– Я… не могу, ты и сам знаешь. Ты сразу знал, что не могу, потому и смеялся.

Заговорил он предельно серьезно, аж судороги по спине побежали:

– Не можешь? Сложно? А почему ты думаешь, что мне такой же выбор сделать просто? Ты своими поступками что делаешь, Лиза? Ты приставляешь мой пистолет к своему виску и орешь «Стреляй!». Почему я должен делать этот выбор, который сама потянуть не можешь?

– А-а… так это шантаж? Чтобы я больше не ставила тебя в такую ситуацию?

– Шантаж, – признал он. – Но ты все еще можешь выстрелить.

Я вырвала глушитель из его ладони, отвела в сторону. А шум на дороге заставил и Кошу подняться. Теперь мне посмотреть на него было очень сложно, я как будто всю историю его глазами увидела и больше не могла считать свой поступок таким же однозначным. Коше рассказать правду обо мне Ивану не легче, чем мне было выстрелить, то есть невозможно. И невозможно промолчать. Запоздалое чувство вины именно перед ним навалилось на плечи и ссутулило спину.

– Прости. Я поступила правильно, но за такое последствие – прости. Наверное, нельзя быть правой во всем. Поехали домой. Расскажи Ивану или предупреди Пижона с Моржом, чтобы сами каким-то образом отказались от этого дела. По дороге попробуем придумать.