Она склонилась перед неразличимым ликом. И вот, подняв отуманенный взор на образ, увидела светлевший лик. Он проступал из синего полусумрака лампады. Она видела изможденный лик, вдохновенно взирающий на Спаса: сияние от написанного светильника перед Спасом озаряло этот горе вознесенный лик. Два лика видела Даринька: приемлющего моленье Спаса – и молящегося Ему Святителя. Оба лика, казалось, связаны были светом, исходившим от них: светом Неизреченной Благости – неугасимой веры. В прояснявшемся образе Даринька увидела свиток с начертанными словами: «Аз есмь пастырь добрый…» и – в конце ниспадающего свитка: «И душу Мою полагаю за овцы».
Это не был образ Святителя, как уставно пишут: ни митры, ни Евангелия, ни благословляющей десницы. Это был образ коленопреклоненного, молящегося старца-подвижника, в холстинной ряске, опоясанного вервием, – образ смиренного русского затворника. В каменной клети не было и оконца, все тонуло во мраке, и оттого ярче светились лики.
Даринька не слыхала, как отошла обедня. Конец ее она стояла у входа в придельчик. Подошел робкий мальчик и подал просвирку на тарелочке. Она приложилась к ней, как всегда делала.
Молебен служили с певчими. Хотелось домой, а тут батюшка напомнил вчерашнее обещание зайти к ним чайку откушать: «Матушка ожидает вас».
Чай пили на террасе, был горячий пирог, клубника с грядки. Показывали альбом. После батюшек, матушек и архиереев Даринька увидела прежних владельцев Ютова: важную барыню с лорнетом, зиждительницу придельчика, и «Олюшеньку нашу», – батюшкины так называли. «Правда, какая милая… глаза какие?..» Даринька узнала, что Ольга Константиновна была «вся необыкновенная», и болела – истаяла, «стала как ландышек». «Знаете, Дарья Ивановна… – воскликнула Надя, – до чего же ваши глаза похожи!..» Батюшка только рукой махнул: «А, ты, стремига-опрометь!..» Провожали «до ветел», всем семейством.
VII
Откровение
Наденька провожала «до овсов». Рассказывала, что Олюшенькина мамаша, маловерка, очень чтила Святителя, сама начертала план придельчика, и мысль иконы тоже ее.
– Наше постижение сердцем проявляется даже у равнодушных к вере. Гордячка, баронесса, даже не чисто русская по отцу… и так православно выразила. Папаша говорит – на баронессу сошло, от Святителя. Знаете, она по матери княжьего рода, который от старобоярского, откуда и Святитель.
– Из их рода… Святитель?!.. – сказала Даринька и приостановилась.
– Да, из истории известно. Там на стенке «родословное древо», видели? Вера Георгиевна доводится пра-пра-правнучкой Святителю, какая-то в ней капеличка той же крови. Правда, как удивительно?.. Хладная, полунемка… – и весь русский Святитель-мученик! Вдуматься… вон поезд за рощей, телеграф, газеты получаем, воздушные шары летают… другая совсем жизнь, новые идеалы, нигилисты, неверие… все другое!.. а Святитель все еще будто с нами, близко…
– Близко… – тихо-вдумчиво отозвалась Даринька.
– Все изменилось за триста лет, а святая капелька жива, хранится. Эта капелька и одолела в баронессе равнодушие, проняло-таки ее, сошло!.. В Олюшеньке было еще больше от Святителя, она так все глубоко чувствовала!.. ах, какая душа!.. И не захотела замуроваться в известку, велела похоронить себя по-православному, в березах, где православный народ… чтобы и ветерок, и солнышко, и цветочки полевые наши… И там осеняет ее Святитель…
Почувствовав слабость. Даринька присела у овсяного поля.
– Как побледнели вы… – испугалась Надя, – дурно вам?..
– Устала… Идите, милая, теперь мне лучше… сколько у меня дела дома. Нет-нет, идите…
Они простились. Даринька прошла немного и приостановилась, вдумываясь в слова Нади.
«…Его же рода…»
Смотрела с высокого овсяного поля. Все перед ней казалось теперь таинственным, священным, все было освящено Святителем. Она прижала руки, чтобы унять сердце. И чувствовала, что тягота и смута ее оставили.
Это она отметила в «Записке»:
ebooksa