– Доставай пулю. Зашивай её. Я тебе оплачу эту услугу. Ты либо соучастник, либо мёртвый свидетель. Сделаешь всё хорошо и будешь молчать – никто тебя не тронет.
Чертыхаясь, он вытаскивает из-под обеззараживающей лампы скальпель и пинцет.
– Вы понимаете, что я собак этим режу?!
– Доставай. И воткни в неё антибиотики посильнее.
Срезает с неё юбку платья. Протирает спиртом живот. Я вижу раневое отверстие. Пробито на сантиметр левее центра татуировки.
Он вдавливается пинцетом в рану. Мару начинает корёжить от боли. Мне хочется зажмуриться от вида этого развороченного мяса, но я просто отыскиваю её пальцы своей свободной от иглы рукой и, как завороженный, смотрю дальше. Она до хруста сдавливает мои пальцы, сжимая зубы.
Ну, пиздец!
– Я так не могу! – психует ветеринар. – Нужен наркоз. Её мышцы сокращаются и…
– Нет… нет… – вяло мямлит она и снова отключается.
Чего нет-то?
– Нужен – ставь.
– Как я человеку рассчитаю?! Я не анестезиолог!
– Ставь как большой собаке. Вы же по весу считаете?
– Господи… А вдруг непереносимость? Аллергия… Я же убью её!
– Она не умрёт.
Выворачивая шкафчики, он отыскивает заполненные прозрачной жидкостью шприцы. Несколько животных в клетках у стены беспокойно снуют в своём заключении.
– Один – сделает сенбернара вялым, два – усыпят его навсегда. Сколько ставить? Чувствительность к препарату у людей и собак разная.
– Ставь один. Пусть лучше чувствует, но выживет. Немного же обезболит?
– Немного обездвижит. Обезболит вот это, – показывает он ещё один шприц.
Втыкает ей в капельницу тот, который «обездвижит».