— Или… — Кишори медленно повернулся к нам лицом, — додавить вас самому.
Я встретил взгляд его водянистых белесых глаз и практически провалился в омут. Чужая сила накрыла меня давящей волной, не позволявшей ни вздохнуть, ни пошевелиться. Я словно оказался внезапно на глубине под сотню метров.
Ну уж нет! Еще не хватало расползтись в амебную кляксу под давлением чужой силы. Меня император не продавил, и этот старик не продавит.
Я смотрел ему в глаза и сжимал зубы.
Внутри меня набирала обороты холодная ярость. Мне было плевать и на последствия, и на тайны, и на подтексты. Желание стереть самодовольную ухмылочку с этого морщинистого лица перекрывало все.
В какой-то момент мир практически исчез. Я видел только эти насмешливые белесые глаза — и хотел его уничтожить.
От меня во все стороны рванула почти видимая волна силы.
Краем глаза я заметил, что ректор отшатнулась, ее вжало на мгновение в спинку кресла. А Кишори вздрогнул и на мгновение отвел взгляд.
Одного-единственного мгновения, на которое был потерян визуальный контакт, оказалось достаточно, чтобы я стряхнул с себя давление чужой силы и вновь почувствовал твердую почву под ногами.
Я понимал, что засветил перед двумя могущественными людьми нестандартное свойство своей шакти.
Но почему-то был уверен, что оно того стоило.
Кишори посмотрел на меня не просто с удивлением. В его глазах насмешка резко сменилась уважением к равному.
— Шахар, убери шакти, — тихо попросила ректор.
Я перевел взгляд на нее и понял, что она тоже меня признала. До сих пор я не замечал этого, но покровительственный оттенок в ее отношении ко мне был, оказывается. А сейчас он ушел.
Прикрыв глаза, я сделал глубокий вдох и отпустил шакти. Отпустил так, словно сознательно призывал ее.
И это сработало, как ни странно.
— Благодарю, — кивнула ректор.
— Какой интересный молодой человек, — с едва заметной улыбкой произнес Кишори.
Я посмотрел на него, внутренне готовясь к новой ментальной дуэли, но нет. Теперь на меня смотрел обычный властный старик.
Морщин на его лице было не так чтобы много, но видно было, что он очень стар. Ему было далеко за семьдесят, если не под восемьдесят. Его широкие скулы были обтянуты дряблой кожей, но твердая складка губ и пронизывающий взгляд скрадывали впечатление. Не принять его серьез было невозможно.