По обретенной за эту неделю привычке растянулась на светлом ковре, уставившись немигающим взглядом в потолок. Пыталась понять, почему, твою налево бога душу мать, до сих пор не отпустило и какого черта так тяжело дышать, словно стальным обручем сдавило грудь.
Все в квартире напоминало о Серове. И кровать, будившая такой ворох ярких болезненных образов, что становилось тошно. И компьютерный стол, за которым Антон безуспешно пытался работать, а я его отвлекала, прижимаясь к широкой спине и забираясь пальцами под облегающую поджарое тело майку. И полочка в ванной, где лежали его зубная щетка и бритва, которые рука не поднялась выбросить. И мой неизменный наряд – та самая черная футболка, доставшаяся мне после приема в честь дня рождения и дарившая обманчивый эффект присутствия любимого (по-другому называть его в мыслях не получалось) человека.
Экран мобильного мигнул голубоватым светом, вынуждая безучастно пролистывать пришедшие оповещения. Двадцать три пропущенных от отца, тридцать семь – от Макса. Больше только от Дениса, наверняка готового придушить мою безответственную персону за срыв контракта и вынужденного отбиваться от вездесущих представителей прессы, гадающих на ромашке, чем объяснить отсутствие Бельской. Увы и ах, что мне до лампочки, по барабану и глубоко фиолетово, как там выкручивается несчастный пиар-менеджер.
Отбросила телефон в сторону, намереваясь и дальше предаваться самобичеванию, когда из прихожей раздался оглушительный грохот. Как будто кто-то, жаждущий моего драгоценного внимания, решил излюбленным способом карфагенян *[1] вынести ни в чем не повинную дверь. На миг даже расстроилась, что с некоторых пор живу в этой элитной многоэтажке, где всем на всех наплевать, пусть даже к тебе заявилась делегация папуасов из Новой Гвинеи. И нет соседки по лестничной клетке, вроде бдительной Клары Робертовны, которая бы незамедлительно сообщила в полицию о творящемся непотребстве.
Надеялась, что смельчаку, осаждающему мою квартиру, надоест сбивать кулак (или что он там себе сбивает) в кровь, но неприятно удивилась, когда спустя минут пять в замке раздался звук проворачиваемого ключа. Учитывая, что Серов даже не пытался меня искать, знала только одного человека, способного нарушить мои личные границы таким наглым, бесцеремонным образом и за это не огрести. А еще, будучи прекрасно осведомленной о непобедимом упрямстве и исключительной настырности данного индивида, поняла, что отсидеться в спальне не удастся.
Поэтому пришлось все-таки отскребать себя от нежно и горячо любимого ковра и нехотя плестись в коридор. Чтобы там, устало опершись о косяк, наблюдать за тем, как фигура двухметрового верзилы занимает кажущийся на его фоне крохотным проем.
– Нда, и кто тебя такую замуж возьмет? – изумленно присвистнул Макс, оценивая масштаб испытываемых мной страданий и часто хлопая ресницами, длине и густоте которых я, уж точно, завидовала.
Сконфуженно одернула задравшийся край футболки – ну, подумаешь, глаза красные и опухшие, подумаешь, сбросила пару-тройку килограмм, с кем не бывает. А что видок у меня – краше в гроб кладут, я и сама знаю.
– Так, марш умываться и на кухню, – скомандовал друг и потопал прямиком к холодильнику – разгружать гуманитарную помощь для асоциальной меня.
Беспрекословно отправилась выполнять указания, позволяя Максу хозяйничать у себя в квартире. Видимо, наелась одиночества сполна. Так что было даже радостно слышать, как кто-то вдохновенно звенит посудой, включает кофеварку и красиво так ругается, роняя на пол затупившийся нож.
Из ванной меня вытащили насильно, помешав только-только разыгравшемуся приступу жалости к тушке печальной певички достигнуть апогея. На стул усадили, блюдце с огромным куском торта передо мной поставили, в руки сунули кружку с капучино и замолчали. Отказываясь проводить воспитательные, душеспасительные и бог знает, какие еще, беседы, пока я все не съем. Первый кусок ожидаемо застрял в горле под пристальным взглядом то ли заботливой нянечки, то ли сурового цербера. Ну а дальше дело пошло куда как лучше, видимо, организм все же изголодался по углеводам и был очень даже благодарен избавившему его от вынужденной диеты парню.
– Антон не взял денег, – хорошо, что Макс подождал, пока я закончу не то с поздним завтраком, не то с ранним обедом. Потому что я бы непременно выпустила кружку и облилась горячей жидкостью, сообщи он мне эту новость чуть раньше.
– Что? – пальцы тряслись, как у алкоголика на третий день в завязке, сердце колотилось, как бешеное, ну а я пыталась задушить восставшую из пепла надежду, боясь по новой пройти все круги ада.
– Антон не стал брать деньги, Рит, – друг говорил спокойно и размеренно, наливая себе травяного сбора из пузатого фарфорового чайничка и меланхолично размешивая сахар. Дав мне возможность все осознать, оценить и вытащить наружу не к месту почивший оптимизм, подталкивавший задушить Макса в благодарных объятьях.
– Почему? – и сейчас меня интересовала вовсе не та причина, по которой Серов отказался от наверняка более, чем выгодного предложения.
– Бросил тебя? – друг хмыкнул, отхлебнул чая, обжегся, отставил чашку в сторону и скептично так изогнул бровь. – Как будто ты отца своего не знаешь. По болевым точкам прошелся, мозоли оттоптал, недвусмысленно намекнул, что Антон не достоин дочери самого Бельского Владислава Вениаминовича. Продолжать?
– Не надо, – со свистом выдохнула сквозь зубы, сжимая кулаки и кое-как выравнивая дыхание. Ни разу не ангельский характер требовал разбора полетов и жесточайшего скандала, только вот душа нуждалась совершенно в другом.