– Ну, знаешь, Хильда мать Йена и Керри, а это значит, что она навсегда останется частью этой семьи. Что там насчет моей доли наследства-то? От юриста случайно узнала, что оно должно быть приличным: без малого сто пятьдесят тысяч долларов – по пятьдесят тысяч от доли Джерри, Тиффани и Закари. Почему мой дядя, твой муж, не сообщил мне о том, что собирается передать мне пятьдесят тысяч от оставленного ему наследства?
– Потому что мы не собираемся отдавать тебе то, что тебе не принадлежит.
– Оу… А вам, значит, принадлежит.
– Да. Именно принадлежит нам. Мы уже проконсультировались с юристом. Та корявая приписка под завещанием, в котором Мирабелла упомянула твоё имя – она весьма сомнительна. Звучит, как пожелание, а не как официальное заявление, да и почерк странный, может даже не Мирабелла писала – как проверить или доказать? Так вот, приписка к официально заверенному завещанию – ничего не значащий предсмертный чих, понимаешь? Консультирующий нас юрист утверждает, что отдавать или нет тебе какую-то долю – это, скорее, на наше усмотрение, а на наше усмотрение, чтобы ты понимала, эта приписка ничего толкового не значит. Ты можешь, конечно, попытаться отсудить у нас что-то, но вряд ли у тебя что-нибудь из этого выйдет, уж поверь мне.
– Кому-кому, но не тебе достанется моя вера. Впрочем, можешь выдохнуть: плевать я хотела на это наследство. Оставьте его себе, раз оно вам настолько важно и дорого.
Услышанное удивило не только Лукрецию, но и меня.
– Сумасшедшая, как и твоя бабка, – в трубке послышался истеричный смех. – Я бы на твоём месте глаза кому-нибудь выцарапала, но сто пятьдесят штук не упустила бы из своих рук ни за что на свете.
Я зашептала:
– Скажи ей, Рокки… Скажи, что ты приедешь за моими вещами!
Рокки не очень поняла, о чем я говорю, но всё же вставила:
– Лукреция, слышишь? Я приеду за бабушкиными вещами. Возьму кое-что на память.
– Да на здоровье, мы уже всё в её каморке перетрясли: в этом хламе нет ничего полезного, а вакцина там и рядом не валялись – сбрендившая действительно развеяла миллиардное наследие одной семьи и непостижимое наследие целого человечества по ветру. Вернее, по воде, – очередной истерический смешок, – ну ты поняла…
Рокки резко нажала на отмену вызова и, встретившись со мной взглядом, выдала:
– Прости, но слушать дурака опасно для психологического здоровья. – Я замерла, ничего не ответив, пытаясь переварить всё услышанное, пытаясь собрать разбитое стекло обратно в вазу, образ которой уже начал стираться из моей памяти… Рокки, видимо, решила помочь мне выйти из оцепенения: – Слышала: оказывается, не ты о них заботилась всю свою жизнь, а они о тебе. Хорошо устроились, а?
– У меня ничего не осталось для тебя… – Не своим, совсем потерянным голосом, доносящимся словно из недр самого подсознания, пробормотала я. – Денег нет. Вакцины нет – я всё вколола себе…
– И правильно поступила. – От услышанного мой взгляд резко сфокусировался на лице стоящей передо мной девушки. На меня как будто смотрела я сама, только более сильная и по-хорошему “острая” версия.
– Я вынесла тебя за рамки завещания. Вспомнила о тебе запоздало, поэтому завещание было оформлено криво, поэтому они сейчас считают, что имеют не моральное, но юридическое право отобрать у тебя твою долю…
– Ну, могу тебя порадовать парочкой плюсов, – выставив перед собой руку, она начала загибать пальцы. – Первое: ты всё же приписала моё имя к завещанию, а это уже очень многое значит – значит, ты меня всё же не забыла, – да как она может думать, будто я могла забыть её?! – Второе: я не нуждаюсь в подачках, наследствах и в чём-то подобном, то есть бесплатном. Так что всё в полном порядке.
– Ты можешь отсудить у них сто пятьдесят тысяч…
– Не интересует.