Машина плавно покачивалась, скользя иногда по мягкой лесной грязи. С веток на них падали редкие холодные капли, остатки прошедшего дождя.
Хотелось пока молчать.
— Представляешь, они меня ведь ждали, сказали, что сразу же тогда поверили мне! Я же им обещал! Они меня еще картошкой печеной угостили… — Бориска несколько замедлил свое хвастовство. — И вина выпить предлагали, то есть водки, совсем немного… Но я отказался.
А они такие добрые! Там тетя Шура такая была, она все про меня хорошее говорила, рассказывала мне все новости. Она потом меня еще немного до леса проводила, показала, где доярку с их фермы убили, прямо так и показала пальцем на бугорок у дороги, где ее нашли…
А еще, представляешь, Глеб, на этой ферме другие женщины говорили, что у пенсионерки одной в большом поселке исчезла вдруг козочка маленькая, посреди бела дня, на чистом лугу, как вознеслась, говорят… Через день она вернулась, ну, козочка-то эта, вся такая чистая, как благодать на нее снизошла, тетя Шура говорит, что красная лента у козы была повязана на шею, и копытца стали такие чистенькие, лакированные, с золотыми блестками…
Немного качаясь в такт завываниям «технички» и подремывая на ходу, капитан Глеб невнимательно слушал болтовню своего «младшего». Улыбнулся, не открывая глаз. Представил Ализе, ласкающую беленькую козу, а где-то, очень рядом с француженкой, — ее богато укомплектованную косметичку.
— Вот так, славный мой Бориска, в свое время и возникали легенды, а также мифы Древней Греции…
Когда-нибудь какой-нибудь поэт подробно опишет поведение стаи породистых кошаков, случайно оказавшихся на берегу океана, целиком состоящего из валерьянки.
Глебу же оставалось только хохотать. Иногда громко, вслух, реже — сдерживая свои искренние порывы.
Его иностранные граждане, который день уже скучающие по привычной цивилизации и, судя по их частым, но негромким разговорам, сильно тоскующие по своим фрау и миссисам, были в полном составе доставлены в «Собаку Павлова».
Открытые рты, слабые улыбки и нехорошо блестящие глаза перемещались по ухоженным тропинкам ресторанного дворика.
Одним взглядом всего данного великолепия было не охватить.
Стивен Дьюар, ничуть не заботясь о своей дальнейшей жизни и об оставшемся здоровьице, душевно обнял за лохматую шею ту самую, только слегка постаревшую, среднеазиатскую овчарку и кормил ее из своей каски чем-то вкусным.
В углу двора, среди ромашек, профессор Бадди упруго и упрямо подпрыгивал вверх, к веткам сливового дерева, изредка, счастливо пыхтя, добывал по одной крупной, желто-зеленой ягодине и, обтерев ее о рукав, потчевал ею изувеченного голландского человека, лениво возлежащего неподалеку, в тени других, менее вкусных слив.
О"Салливан значительно, подобно античному философу, прогуливался по аккуратной цветочной аллее.
Немцы дружно тормошили то ржавые остатки какого-то пулемета, то мерились личной упитанностью на гигантских плечевых весах, тоже ржавых, скрипучих и для чего-то приспособленных на столбе около голубенького с белым сарайчика.
Рожи всех счастливых путешественников, небритых и чудовищно грязных после утреннего дождя и полдневного печеного гусика, были полны неги и релакса.
Почему-то настороженным выглядел только Тиади.
Несколько раз они пересекались взглядами и в каждый такой момент Глебу казалось, что симпатичный бельгиец ожидает от него какой-то пакости или просто элементарного подвоха.
Впрочем… необходимо было соблюсти торжественный церемониал.
ebooksa